В прицеле свастика
Игорь Александрович Каберов





СИРЕНА В СРЕДИНЕ НОЧИ


Июньский день клонился к вечеру. Солнце было еще высоко, но с залива уже тянул 
легкий бриз и дневную жару сменяла вечерняя прохлада. С улицы доносилась бодрая 
строевая песня:

		Чужой земли мы не хотим ни пяди,
		Но и своей вершка не отдадим.

Подойдя к раскрытому окну, я невольно залюбовался колонной загорелых 
краснофлотцев. В безупречно четком строю они дружно печатали шаг. Песня 
раскатистым эхом летела над гарнизоном.

Полгода назад я был еще курсантом Ейского авиационного училища, носил точно 
такую же форму, как эти морячки, и в строю, бывало, запевал ту же самую песню. 
И вот мы лейтенанты. Словно птенцы из гнезда, разлетелись мои друзья из училища 
по разным флотам: кто на Баренцево, кто на Черное море, кто на Тихий океан. Я 
же бросил якорь на Балтике, в этом маленьком гарнизоне, откуда до Кронштадта 
рукой подать.

Сегодня суббота. Занятия окончились, и идет подготовка к увольнению в городской 
отпуск. Вдруг дверь с шумом распахивается, и в кубрик влетает, будто за ним кто 
гонится, летчик нашей эскадрильи младший лейтенант Михаил Федоров, или просто 
Мишка, как дружески называем мы его в своем кругу.

— А ну, кому сегодня плясать? Налетай! — сияя озорными глазами, выкрикивает он 
и вытаскивает из кармана целую пачку писем.

Мы окружаем Мишку плотным кольцом. Между тем он вертит письма в воздухе, затем 
перебирает их, как игральные карты.

Годунову! Держи, Боря… Янковскому! Пожалуйста… Сухову! От Леночки, Сергей, из 
Ейска… А это тебе, Володя, — говорит Мишка, подавая письмо стоящему рядом 
Тенюгину, и продолжает: — Алиеву!.. Соседину!.. Хрипунову!.. А это мне, 
братцы! — Он поднимает над головой последнее письмо и, прижав его к груди, уже 
тише добавляет: — Из Ленинграда, жена пишет…

— Почему нет из Новгорода, Миша? — спрашиваю я.

— Пишут, значит, — успокаивает он меня.

Пока товарищи читают письма, я уныло слоняюсь из угла в угол. Федоров видит это.
 Пробежав глазами раз и другой весточку, полученную им из Ленинграда, он берет 
стоящую возле тумбочки гармонь и протягивает мне:

— Сыграй! День сегодня уж больно хороший… А ну, шире круг, братцы! Даешь нашу 
флотскую!

Зазвучала плясовая, и вот уже Мишка выскакивает на середину круга, вертится 
волчком, лихо притопывает, выделывает колено за коленом. Ребята восхищены:

— Ух ты!.. Во дает Мишка!.. Артист, да и только!.. Расплясавшегося Мишку 
сменяет Сергей Сухов. Он исполняет «Русскую» на его родной калининский манер, 
помогая себе задорной частушкой.

Вдруг все стихли. На круг выходит Гусейн Алиев. Всегда молчаливый, застенчивый, 
он на этот раз настроен как-то по — особому.

А знаете ли вы, друзья, что сегодня необычный день? — говорит он, обводя всех 
нас своим жгучим взглядом. — Сегодня двадцать первое июня — самый длин— ный 
день и самая короткая ночь в году… За белые ночи Ленинграда! За нашу 
молодость! — Гусейн вскидывает руки, вытягивается в струнку и на носочках, 
быстро перебирая ногами, плывет по кругу.

— Асса! — словно по команде, кричим мы и дружно хлопаем в ладоши. Закончив 
танец, Алиев раскланивается. Ребята хотят его качать, но в комнату входит 
дежурный.

Лейтенанту Каберову на проходную! — громко объявляет он и тихо говорит мне: — К 
вам приехала жена.

Гармонь в сторону, фуражку на голову — и пулей мчусь к проходной. С тех пор,