Война с Германией, товарищ командир. Идите скорей туда, — показывает он на 
людей, окруживших установленный возле землянки репродуктор. — Москва передает…

Сняв шлемы, мы подходим к землянке.




ЭТО ДРЕВНЕЕ СЛОВО «ВОЙНА»


Передавали Заявление Советского правительства о нападении германских войск на 
нашу страну. В Заявлении выражалась непоколебимая уверенность в том, что наши 
доблестные армия, флот и смелые соколы советской авиации с честью выполнят долг 
перед Родиной, перед советским народом и нанесут сокрушительный удар агрессору…

Я стоял, боясь пошевелиться. В голове все перепуталось. Хотелось куда-то бежать,
 что-то немедленно предпринимать.

В суровом молчании слушали Заявление мои товарищи — летчики, техники, мотористы.


— Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще 
теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг 
нашего Советского правительства… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа 
будет за нами.

Доносившийся из репродуктора голос умолк, а мы> еще некоторое время молча 
стояли как бы прикованные к земле. Потом все придвинулись к командиру стоявшему 
рядом с ним Исаковичу. Завязался сбивчивый разговор о сложившейся обстановке. 
Мы, молодые летчики, тоже обменивались мнениями. Обычно койный и неторопливый, 
младший лейтенант Петр Хрипунов неожиданно громко и задорно выкрикнул:

Ребята! А у меня, откровенно говоря, давно уже на эту сволочь руки чешутся. 
Подраться не в учебном, а в настоящем бою с фашистами — это же здорово!

— Конечно, здорово! — поддержал Хрипунова подошедший к нам адъютант эскадрильи 
лейтенант Аниниканов — А пока, друзья, — он указал на только что устроенную 
палатку, — вас приглашает парикмахер. Кому нужно — пожалуйста.

Мы дружно ввалились в палатку.

— Шевелюра на войне — помеха — Давай под Котовского, девушка!

Жену я проводил в два часа дня. От Диковых мы шли молча. Возле клуба в тени 
густой акации остановились.

— Ну что, Валюша, — как-то скованно начал я. — Не складно все получается…

Не верилось, не укладывалось в сознании, что нет больше мирного времени, что 
слово «война» наполнилось реальным для каждого из нас смыслом. Над клубом с 
ревом пронеслись взлетевшие с аэродрома истребители. Валя подняла голову и, 
загораживаясь от солнца ладонью, проводила их взглядом. Стать летчицей было ее 
заветной мечтой. Может быть, в эти минуты она вспомнила родной новгородский 
аэроклуб, где сама вот так же не раз поднималась в небо на легкокрылом У-2 и 
где продолжала учиться, готовясь стать инструктором. Ко всему тому взлетевшие 
истребители усилили чувство тревоги, которое она испытывала.

— На войну пошли, — негромко сказала Валя, все еще не сводя глаз с самолетов.

А истребители поднимались все выше и выше. Когда они растворились в синеве неба,
 жена повернулась ко мне. Она молча смотрела на меня, как бы стремясь во всех 
подробностях запечатлеть в своей памяти, каким я ухожу на войну. А вид у меня 
был, прямо скажу, не рыцарский: мешковатый, не по росту, комбинезон и стриженая 
голова.

Солдатик мой! — сказала она ласково, проведя рукой по моему колючему затылку. — 
Сейчас и ты улетишь… — Губы ее дрогнули, глаза повлажнели. Слезы сорвались с 
ресниц.

А вот это ты зря, — я обнял жену, — успокойся, Валюша. Все будет хорошо. Не 
надо волноваться. Мы же с тобой летчики, родная, да еще моряки.

Не буду больше, — приложив платок к глазам, тихо сказала она.

В клубе звенел звонок. Там с минуты на минуту должен был начаться митинг членов 
семей военнослужащих. Дежурный командир просил собравшихся пройти в зал.

— Ну, мне пора, Игорек, — поспешно приведя себя в порядок, сказала жена. На 
мгновение она прижалась ко мне. — Какой ты смешной, без волос-то. Отрастут — не