Восемь штурмовиков Ил-2, семнадцать «харрикейнов», семь истребителей 
«киттихаук» и один Пе-2 (фотограф) поднялись в воздух. Пятнадцать «харрикейнов» 
вооружены «эресами». На двух истребителях (майора Мясникова и моем) поставлены 
фотоаппараты. Мы тоже должны снимать. 

Пересекаем линию фронта. Под нами железная дорога. Слева Волосово, а под крылом 
Большая Вруда, где 10 августа 1941 года я вынужден был приземлиться. Вспоминаю 
о Зинаиде Михайловне Петровой и мысленно обращаюсь к ней: «Жива ли ты, добрая 
русская женщина, приютившая меня в трудный час? Взгляни, мы идем над твоей 
многострадальной деревней, на которую сбросили столько бомб фашистские 
стервятники. Мы идем, чтобы отомстить. Мы обрушим бомбы на головы тех, кто 
принес тебе горе и несчастья. И уже скоро, скоро снова вздохнет полной грудью 
наша земля. И уже скоро, скоро вздохнет полной грудью Большая Вруда. В день 
нашей победы ставь самовар, дорогая Зинаида Михайловна. Встретимся, посидим за 
чайком, вспомним былое...» 

Пока я про себя разговаривал с Зинаидой Михайловной, мы уже прошли озеро Самро 
и подошли к Городцу. Вот он, фашистский аэродром. Все как на снимке. В три ряда 
стоят «юнкерсы», а рядом с ними — бензозаправщики. Штурмовики сразу же идут в 
атаку, за ними следуют «харрикейны». Взрывы бомб, «эресов». Стоянку охватывает 
пламя. А наши самолеты снова и снова проносятся над ней. Одна за другой 
вспыхивают машины врага. 

— Это вам за Низино! Это за Большую Вруду! Это вам за Ленинград! — кричу я. 

Четыре «мессершмитта» пытаются вырулить для взлета. Два «харрикейна» обрушивают 
на них шквал огня. Выскочившие из кабин летчики бегут по аэродрому. Бегут, 
падают и не поднимаются. 

Жидкие выстрелы зениток не смущают нас. Завершив начатое дело, штурмовики, 
«харрикейны», сфотографировавший результаты налета самолет Пе-2, истребители 
«киттихаук» уходят домой. Мы с Александром Федоровичем тоже фотографируем 
пылающий аэродром. Но вот аппараты отщелкали, и я слышу голос Мясникова: 

— Дадим? 

Командир вопросительно смотрит на меня из кабины. Я киваю головой. Он 
перевертывает истребитель и бросается вниз. Мы проносимся над северной границей 
аэродрома и из всех пушек и пулеметов бьем по стоянке истребителей. Вспыхивают 
еще два вражеских самолета. Собравшиеся было в большую группу гитлеровцы в 
панике разбегаются. Мы еще некоторое время ведем по ним огонь, потом на полной 
скорости догоняем своих товарищей. Я оглядываюсь. Хорошо горят фашистские 
самолеты! При полном безветрии густой черный дым взметнулся высоко к небу и 
растекается по сторонам, закрывая аэродром и окружающий его лес. 

Дома мы узнали, что одновременно с налетом на аэродром Городец был нанесен удар 
по Сиверской. где скопились в основном вражеские истребители. Вот почему нам 
никто не помешал. Не потеряв ни одного своего самолета, мы уничтожили в Городце 
семнадцать бомбардировщиков Ю-88 и два «мессершмитта». В счет шли только те, 
что сгорели или были разнесены на части бомбами и «эресами». Но ведь там были и 
поврежденные, возможно, даже совсем непригодные к дальнейшему использованию 
машины.




«КАПИТАН, КАПИТАН, УЛЫБНИТЕСЬ!..»


Бои, бои. Самолетов у нас становится меньше, и командир полка формирует сводные 
группы из летчиков разных эскадрилий. 2 сентября утром потребовался вылет 
восьми наших «харрикейнов» на охрану войск в район Красного Бора. Эту восьмерку 
повел комиссар Ефимов. Второй восьмерке во главе со Львовым (в нее вхожу и я) 
приказано быть в боевой готовности. Спешу к самолету и вижу: моторист, 
дозаправлявший машину, разлил столько бензина, что под ней образовалась лужа. 
«Ну и разгильдяй!» — думаю я, подходя к мотористу. 

— Это вы льете горючее на землю? 

Матрос сначала пытается оправдываться, но потом умолкает и, покраснев, опускает 
голову. 

— Вы знаете, как дорог этот бензин и как трудно доставить его сюда?

— Виноват, товарищ капитан. Больше это не повторится. 

Занимаю место в кабине, усаживаюсь на парашют, привязываюсь ремнями, и все во 
мне кипит. Откуда у этого человека такое наплевательское отношение к делу? Надо 
написать о нем в «боевом листке».