Наконец наступил момент, когда, по расчетам штурмана, мы должны были оказаться 
вне пределов минного поля. Тем не менее "Малютка" некоторое время еще 
продолжала свое движение прежним курсом и с прежней скоростью. И лишь отойдя на 
большое расстояние от опасной зоны и соблюдая осторожность, мы всплыли на 
перископную глубину. 

- Окончено форсирование минного поля! - полетела команда по отсекам. Вахте 
заступить, подвахтенным идти отдыхать! 

Люди повеселели, словно впереди у них уже не было преград и трудностей. 

"Малютка" легла курсом на север, к входным фарватерам в Севастопольскую бухту. 

- Вот... написал, товарищ командир, - я не заметил, как в рубку поднялся 
Поедайло. Выждав момент, когда я опустил перископ, он смущенно протянул мне 
вырванный из ученической тетради листок бумаги, исписанный размашистым почерком.
 

За полтора года службы на "Малютке" Поедайло заметно изменился. Сказалась 
всемогущая сила воздействия дружного, спаянного коллектива. Экипаж "Малютки" 
сразу и так дружно взялся за Поедайло, что матрос не выдержал и побежал к 
комиссару дивизиона. 

- Нигде нет покоя, всюду только и говорят о моих недостатках, без конца хулят, 
за человека не считают, - пытался разжалобить Поедайло Ивана Ивановича. - 
Товарищ комиссар, помогите перевестись на другой корабль. На новом месте я 
покажу себя образцовым матросом, даю слово... 

Но комиссар проявил твердость, и Поедайло оставили служить на "Малютке". Вскоре 
он понемногу начал исправляться. Исчезли присущие ему разболтанность и 
недисциплинированность, он перестал бояться моря, от прежнего неряшливого 
внешнего вида не осталось и следа. Поедайло забыл, что такое спиртные напитки. 
Нервы его окрепли, и в боевых походах он ничем не отличался теперь от своих 
товарищей. Подводники стали уважать матроса, у него появились близкие друзья. 

Словом, передо мной стоял новый человек: общительный, дисциплинированный, 
отлично знающий дело. 

"Перед наступающим боем, - читал я, - прошу принять меня в Коммунистическую 
партию... Хочу умереть членом великой партии..." 

- Почему же умереть? - прервал я чтение. - Мы воюем не для того, чтобы умереть, 
а чтобы жить, не правда ли? 

- Положено так, - пояснил Поедайло, - чтобы, например, доказать: не жалко, мол, 
жизни за такое дело. А что до меня - умру, а фашистам не дамся живым. 

Он глубоко вздохнул и сказал: 

- Вы поддержите меня, товарищ командир? Вас первого спросят, а мне оставаться 
беспартийным никак нельзя. Даже кок, и тот вступил... 

- Заявление перепишите, - я вернул матросу заявление. - Чтобы не было ни слова 
о смерти. О ней пусть фашисты думают. Рекомендацию я вам дам. Заслуживаете... 

Поедайло воскликнул: "Есть!" - и исчез из рубки. 

Обогнув мыс Херсонес, "Малютка" к концу дня подошла к входному бую у входа в 
Севастопольскую бухту. 

Освещенный последними лучами заходящего солнца, Севастополь был неузнаваем. 
Улицы исчезли, повсюду виднелись развалины. Северная бухта была пуста. 

- И это все, что осталось здесь живого? - вслух размышлял я, заметив в перископ 
два фашистских истребителя, летевших над растерзанным городом. 

- Вероятно, патрулируют порт. Берегут кого-то от нашей авиации, - высказал 
предположение Косик, - может быть, в Южной бухте есть корабли, товарищ 
командир? 

- Возможно, - согласился я. - Если есть, думаю, не уйдут... Будем сторожить. 

И мы приступили к тесной блокаде входных фарватеров, ведущих в Севастопольскую 
бухту, днем и ночью маневрируя в районе стыка двух основных подходов к порту: 
Лукульского створа, идущего с севера, и Инкерманского - с запада. Мимо нас не 
могло пройти незамеченным ни одно даже самое маленькое суденышко. Но время шло, 
а противник не появлялся. 

Прорываясь внутрь минного поля, подводники были уверены, что "Малютка" сразу же 
встретится с кораблями фашистов. Но эти предположения не оправдались. Мы снова