Сегодня генерал был в хорошем настроении. Потрепал Лидию по щеке, отпустил ей и 
Майе грубоватый комплимент, вымыл руки, весело осведомился, приготовила ли 
фрейлейн Лидия заказанные им еще с вечера любимые картофельные оладьи, и в 
недоумении уставился на внезапно выросшего у выходной двери незнакомого офицера.


– Кто вы такой?

– Спокойно, генерал, – повелительно сказал неизвестный обер-лейтенант, и 
генерал тут только заметил пистолет в его руке.

В первую секунду фон Ильген ничего не понял, но в следующую вспомнил, кто 
стрелял в Геля и Даргеля. Всем своим огромным, мускулистым телом он 
стремительно ринулся на разведчика… На помощь Кузнецову поспешили Каминский и 
Стефаньский. В отчаянной свалке переплелись тела. Генерал был очень здоров и 
умел драться, к тому же ярость удвоила его силы. Пошли в ход и кулаки и каблуки.
 Не утерпев, в схватку ввязался и Мясников, навалился, всем телом прижал к полу 
ноги своего теперь уже бывшего командующего. С большим трудом генерал был 
скручен.

Ян Каминский связал ему руки, но, не имея практики в подобных делах, справился 
с этим плохо, что очень скоро и обнаружилось.

Отдышавшись, Кузнецов посоветовал генералу не делать больше никаких попыток к 
сопротивлению, иначе придется прибегнуть к оружию. Фон Ильген притих.

Первыми из дома вышли Каминский и Стефаньский с портфелем. Затем Струтинский и 
Мясников вынесли и уложили в багажник генеральские чемоданы. Перед этим по 
приказанию Кузнецова денщик оставил на столе записку следующего содержания:

«Спасибо за кашу. Ухожу к партизанам и забираю с собой генерала. Смерть 
немецким оккупантам!

Казак Мясников».

Мысль о такой записке пришла к Кузнецову неожиданно, это был прекрасный ход, 
чтобы ввести в заблуждение гестапо.

Последним на крыльцо вышел сам Николай Иванович, придерживая фон Ильгена под 
локоть. Руки генерала были связаны за спиной. Мясников и Стефаньский уже сидели 
в машине. Струтинский стоял, выжидая, возле открытой дверцы.

– Поспешите! – услышал Николай Иванович прерывающийся от волнения голос 
Луковского. – Скоро смена!

Должно быть, Ильген понимал русский язык, потому что именно в этот миг он вдруг 
вырвался, ударил Кузнецова в лицо, вытолкнул языком кляп изо рта и заорал:

– Хильфе! Хильфе! («На помощь!» «На помощь!»)

Струтинский, Каминский, Кузнецов едва успели схватить генерала за плечи, снова 
заткнули ему рот, накинули на голову полу шинели, чтобы никто из случайных 
прохожих не опознал фон Ильгена в лицо. Извернувшись, генерал ударил Каминского 
сапогом в живот. От нестерпимой боли Ял согнулся пополам. С помощью бросившего 
свою винтовку Луковского генерала все же успокоили, привели в надлежащее 
состояние, втолкнули в «адлер» и прижали к полу так, чтобы он не смог и 
шевельнуться.

Струтинский не успел включить скорость, как…

– Что здесь происходит?

Кузнецов резко обернулся. К машине, расстегивая на ходу кобуры пистолетов, 
бежали четыре немецких офицера. В суматохе борьбы никто из разведчиков не 
заметил, откуда они появились, что успели понять. Это был решающий момент 
операции, когда на карте стояло все: и успех дела, и жизнь разведчиков.

Решение нужно было принимать немедленно, и Кузнецов нашел его, тем более что 
знал – иного выхода нет, а ввязаться в перестрелку никогда не поздно. Но тогда 
погоня начнется немедленно, а так был шанс хотя бы выиграть драгоценное время.

Он спокойно подошел к гитлеровцам, козырнул и отрекомендовался:

– Я офицер службы безопасности. Мы выследили и только что арестовали советского 
террориста, переодетого в нашу военную форму. Прошу удостовериться в моих 
полномочиях.

С этими словами он протянул офицерам ладонь, на которой тускло блестела 
овальная металлическая пластинка – номерной жетон сотрудника государственной