старшей официанткой.

В ресторане было известно, что она вдова капитана польской армии, чуть ли не 
графа, что она закончила Варшавское балетное училище и консерваторию, что до 
войны ее даже приглашали сниматься в Голливуд, что в бытность офицерской женой 
она брала призы в состязаниях по стрельбе и верховой езде. Все это льстило 
посетителям.

Своих многочисленных поклонников она не отталкивала, но умела, что называется, 
держать их на почтительном расстоянии. Похвастаться сколь-либо серьезным 
успехом у нее никто не мог, но некоторые из постоянных посетителей заслужили у 
нее право приходить в гости, иногда даже – с ее разрешения – приводить 
друзей-офицеров, оказавшихся в Ровно проездом с фронта или на фронт. Так 
постепенно в ее квартире в доме № 15 по улице Легионов составилась компания, 
где бывал и Леон. Учитывая, что местные жители сидели на скудном оккупационном 
пайке, гости сами приносили вино и закуску. Вечеринки проходили весело, однако 
никто никаких вольностей себе не позволял.

Лисовская была очень хороша: лет двадцати пяти с виду гибкая, стройная фигура 
спортсменки, большие серые глаза, пышные волосы цвета спелой ржи. С другими 
официантками она близко не сходилась. Ей откровенно завидовали, называли за 
глаза гордячкой, но побаивались – знали, что в обиду она себя никому и никогда 
не даст. По-настоящему Лидия дружила только со своей двоюродной сестрой Марией 
Микота, или, как ее обычно называли, Майей. Мария тоже была красавицей, но 
совсем в другом роде: живая, худощавая, с темными длинными волосами и 
необычного разреза зелеными глазами. Жили они вместе. Лидия держалась с сестрой,
 как с ровней, хотя Майя была намного моложе – ей не исполнилось еще и 
восемнадцати. Майя тоже работала в каком-то кафе «нур фюр дойче» – «только для 
немцев», но почти каждый день забегала к Лидии в «Дойчегофф» и, разумеется, 
принимала участие во всех вечеринках.

То, что сестры поддерживают с немцами дружеские отношения, не могло, конечно, 
вызывать к ним особых симпатий. Но Владимир Грязных и некоторые его товарищи, 
также присоединившиеся к отряду, настойчиво утверждали, что Лидия Лисовская 
человек хороший. В доказательство приводили следующее: Лисовская, не слитком 
жаловавшая своих коллег-официанток и никогда не заискивавшая перед 
администрацией ресторана, по их словам, хорошо относилась к работавшим на кухне 
нескольким бывшим военнопленным. (В первый период оккупации гитлеровцы 
освободили из лагерей некоторое число рядовых военнопленных украинской 
национальности, демонстрируя «освобождение» Украины от «московского ига». Это 
был пропагандистский ход, быстро распознанный населением, рассчитанный на то, 
чтобы разжечь вражду между двумя братскими советскими народами – русским и 
украинским.)

Грязных говорил, что Лидия не любит оккупантов, но умело скрывает это. Она сама 
служила в начале второй мировой войны в польской армии медсестрой и еще в 
тридцать девятом году нагляделась на фашистские зверства. Она рассказывала, что 
ее муж, польский офицер, попал в плен к немцам и был ими расстрелян. Лисовская 
натолкнула Грязных на мысль уйти в лес к партизанам; она якобы даже пожалела, 
что, скованная семьей, не может этого сделать сама.

Все это представляло молодую женщину уже в другом свете, и командование 
поручило Гнидюку найти повод для знакомства с Лисовской. Ему это удалось, и 
вскоре он стал регулярно бывать у нее дома, разумеется, в качестве пана Яна 
Багинского. Гнидюк приглядывался к ней долго, пока не убедился, что Лидия 
Ивановна и в самом деле ненавидит гитлеровцев. Тогда он ей раскрылся… Лисовская 
была ошеломлена, узнав, что расторопный и разбитной спекулянт пан Янек – 
советский партизан, но предложение о сотрудничестве приняла без тени колебаний, 
как только пришла к заключению, что ее не провоцируют. Так же охотно, даже с 
радостью, предоставила себя в распоряжение командования отряда и Майя Микота.

Забегая вперед, следует сразу сказать, что обе сестры за полтора года оказали 
поистине бесценные услуги советской разведке.

Информация, имеющая военное и политическое значение, стекалась в дом по улице 
Легионов словно сама собой, без каких-либо видимых усилий со стороны его 
молодых хозяек. Гитлеровские офицеры и чиновники, столь охотно проводившие 
здесь свое свободное время, не только пили и танцевали. Они еще и говорили. 
Одни меньше, другие больше. О всякой всячине, о чем угодно. Вспоминали эпизоды 
из фронтовой жизни, рассказывали анекдоты, жаловались на служебные неприятности,
 хвастались успехами и продвижениями, поругивали не слишком высокое начальство, 
сплетничали о сослуживцах.

Среди этих разговоров проскальзывали отдельные фразы, позволяющие судить о 
передвижениях войск, настроениях, перемещениях и прочем, представляющим интерес 
для советской разведки.

В отряде информация выверялась, анализировалась, сравнивалась со сведениями, 
полученными из других источников, шифровалась, превращалась в бесстрастные 
колонки цифр и передавалась за линию фронта – в Центр.