Отечеством, вот, мол, чарку и пропустил. А другую - против религии, 
одурманивающей народ. Тоже мне атеист... 

Посмотрев на часы, Боев неожиданно спросил: 

- Что, в эскадрилье для комэска лучшего механика нет? 

В ответ я пытаюсь убедить полковника в том, что для меня Козлов-лучший, и 
обещаю серьезнее заняться дисциплиной и воспитательной работой в подразделении. 


Андрей Ермолаевич в беседах неутомим: закончив разговор о случившемся, он 
перешел к вопросу о состоянии техники, настроении личного состава, готовности 
летчиков к предстоящим боям. Интересовала его также наша оценка действий 
авиации противника и характеристика боевых приемов вражеских летчиков. Наконец 
после указаний о необходимости разбора поступка механика на общем собрании 
подразделения эта нелегкая беседа закончилась. 

Из командного пункта я вышел весьма раздосадованный проступком механика и по 
дороге на стоянку машин эскадрильи с раздражением и неприязнью думал: "Ну, 
атеист, сейчас тебе будет и за здравие, и за крестный ход!" 

Однако мой гнев по мере сокращения расстояния до стоянки угасал, а когда же я 
подошел к самолету и увидел своего "инженера" грустно сидящим на аэродромном 
баллоне с поникшей головой, то оттаял окончательно. Обращаюсь к Козлову: 

- Что, атеист, набедокурил, ославил эскадрилью? Ну расскажи, как тебе такая 
блажь втемяшилась в голову? 

Механик смотрит на меня с удивлением и говорит, словно в глубоком раздумье: 

- Чего рассказывать-то... Я думаю, не иначе как черт меня попутал. И с попом ли,
 с батюшкой ли я был? 

- Можешь не сомневаться: с ним! Зелье хлестал и псалмы распевал с настоящим 
батюшкой, имеющим и плоть и кровь, - возмущаюсь я его попытками схитрить. - Не 
крути! Выкладывай как на духу! 

Петр молчал, но, увидев, что я сел рядом на баллон с намерением выслушать его, 
начал повествование. 

...Итак, как только Козлов прочитал в газете сообщение о награждении патриарха, 
у него моментально созрело решение: событие нужно отметить. Оценив обстановку - 
вылетов на задание эскадрилья не имеет, самолет исправен, как часы, он 
оставляет у своей машины моториста и направляется к церкви. 

Там Козлов показывает газету сторожу и просит позвать батюшку. 

Когда поп вышел из храма, механик подал ему газету и, щелкая указательным 
пальцем правой руки по шее, чуть ниже подбородка, популярно попытался объяснить,
 что в таких случаях по русскому обычаю следует сделать. Козлову, как всегда, 
повезло: сторож во время империалистической войны был в русском плену, где 
научился понимать наш язык. Он и перевел духовному лицу, что значит "обмыть" 
награду. По счастливой или, наоборот, несчастливой случайности этот день совпал 
с каким-то религиозным праздником, когда верующие приходят с вином и закусками 
на кладбище - поминать почивших. Поэтому Козлов сразу же получает официальное и 
любезное приглашение пойти на кладбище, что вблизи аэродрома, и, конечно, 
принимает его. Верующие встречают эту троицу с восторгом: как же среди них 
русский воин! Кое-кто отважился даже лобызнуть сержанта, что тот великодушно 
разрешил. И пошло поминовение!.. 

Священник, любитель подобного, набрался до положения риз. Боясь, однако, в 
таком неподобающем состоянии показываться на глаза своей матушке, решил 
отлежаться в церковной избушке. Туда он всенародно и прошествовал, 
поддерживаемый под руки механиком и сторожем. При этом хмельные христиане 
что-то громко напевали... 

- Вот так мы и шли, - закончил рассказ Козлов. - Что пели румыны - псалмы или 
что-то другое,- не могу знать. Я затянул "Катюшу", кое-кто мне помогал. И надо 
же: подходя к церкви, попался на глаза начальнику политотдела! 

Терпеливо выслушал я "исповедь" своего механика и заключил: 

- Блажь, что не дает тебе покоя, утихомирим работой. Завтра сменишь мотор на 
резервном самолете, а сегодня вечером будь готов объяснить собранию личного 
состава эскадрильи, как ты борешься за ее авторитет. Ясно? 

- Ясно, - ответил Козлов. - Техника - моя жизнь. Мотор сменим. Но вот каяться 
перед товарищами...