Дня через три-четыре после перебазирования командир эскадрильи А. Гомолко 
получил приказ блокировать аэродром врага в Харькове. Такой задачи нашему полку 
решать еще не приходилось. Но цель ясна - не дать немецким самолетам подняться 
с аэродрома, вскрыть расположение зенитных точек и огнем своих пушек подавить 
их. Если появятся истребители противника - связать боем, не забывая о 
выполнении основной задачи. 

Перед вылетом комэск сказал: 

- Пойдем четверкой. Со мной - Евстигнеев, с Гривковым - Шабанов. Высота полета 
1500-1800 метров, над Харьковом снижаемся до высоты 1200. Над аэродромом будем 
находиться минут семь, до прихода наших бомбардировщиков. Ни одна вражеская 
машина не должна подняться в воздух - взлетающие самолеты уничтожать. Огонь 
вести наверняка - с коротких дистанций. На зенитки не набрасывайтесь - сил у 
нас мало, будем маневрировать. Если потребуется, дам команду. Бой с 
истребителями вести не на жизнь, а на смерть. Запас горючего у нас на пределе...
 

Мы в воздухе. Если совсем недавно летали в район Белгорода с юго-востока, 
отмечаю про себя, то теперь, перелетев к Курску, проходим эти места с севера. 

Вот и Харьковский аэродром. Утренняя дымка закрыла горизонт, и совсем не видно 
черты, разделяющей землю и небо. Но все наземные объекты просматриваются хорошо,
 а для нас главное - вертикальная видимость: стоянки, что по краям летного поля,
 буквально забиты "юнкерсами" и "хейнкелями". 

Наша четверка стала в круг над аэродромом. Обстановка - прямо по поговорке, что 
бытует в народе: тишь и гладь да божья благодать. Ни тебе зенитного огня, ни 
фашистских истребителей... Видно, как около самолетов копошатся люди, снуют по 
стоянке автомашины. Враг, наверное, не ждал нашего появления. 

Но не прошло и минуты, как из двух точек, что по краям аэродрома, потянулись 
вверх трассы зенитного огня. 

Гомолко передал по радио: 

- Пикируем. Будьте внимательны. 

Наше звено почти отвесно пошло на одну зенитную точку. Короткий залп из всех 
пушек - и огонь батареи прекращен. Выходим из пикирования, а чуть выше и 
впереди нас две пары Ме-109. 

Завязалась короткая схватка. Но, видно, "сто девятые" оказались над аэродромом 
случайно: бой ведут осторожно, будто нехотя, и вскоре удирают. 

Мы их не преследуем, а действуем точно по заданию - блокируем аэродром. И вот 
минут через пять-шесть из утренней дымки появляются контуры наших 
бомбардировщиков. Они идут группа за группой, волна за волной: впереди 
"петляковы", за ними - "ильюшины". 

С появлением армады наших самолетов мы, облегченно вздохнув, отошли в сторону 
от курса их полета, чтобы случайно не попасть под свои же бомбы. После атаки 
первых групп бомбардировщиков аэродром окутался дымом пожаров. Ни один самолет 
противника не поднялся в воздух. И получилось так, что пережитое нами во время 
налета фашистской авиации, в день гибели нашего командира полка, повторилось 
сейчас в стане врага. Было радостно сознавать, что это очень ответственное 
задание командования мы выполнили четко, слаженно и без потерь. 

Пристроившись к ведущей девятке "петляковых", мы без приключений вернулись на 
свой аэродром. 

Первым, кого я увидел после приземления, был мой механик Шота. Рядом с ним 
стоял с поникшей головой заметно осунувшийся старший инженер полка Е. Л. Фраинт.
 Вижу, мои друзья хотят что-то высказать, но именно это "что-то" мешает 
откровенному разговору. 

Наконец я не выдержал молчания: 

- Шота, что нового? 

Он подошел ко мне, зачем-то полез в карман комбинезона, порылся там ничего не 
нашел, потом, страдальческими глазами глянув на инженера, в сердцах попросил: 

- Говорите вы, товарищ старший инженер! Я, когда волнуюсь, плохо объясняю 
по-русски. Чуя недоброе, я вскипел: 

- Говори, Шота, не юли... Пойму с полуслова! Фраинт, переминаясь с ноги на ногу,
 начал издалека: