работу в джинсовой паре. А Бартини все это было безразлично. Еще до войны 
однажды большой аэрофлотовский начальник, когда к нему приехал Бартини, вызвал 
секретаря:

– Пожалуйста, оденьте главного конструктора!

Сняли мерку, принесли со склада новенькую летную форму. Бартини переоделся, а 
то, в чем приехал, оставил на вешалке в приемной.

Кое-кто считал, что страха он тоже не ведал – был совсем будто бы лишен этого 
во многих случаях спасительного чувства. В детстве, как рассказывал Роберт 
Людовигович, быть может, это действительно было так. Потом – иначе. По-моему, 
он лишь умел подавлять страх, как и другие свои эмоции. Я уже говорил, что 
видывал его и обиженным, и обозленным. Видел и испуганным. А больше всего он 
боялся надвигающегося, близкого конца. Но таким Бартини бывал только дома, на 
людях же держался безупречно спокойно – до такой степени, что мог и впрямь 
показаться бесчувственным, как и чересчур прямолинейным. Самые лучшие отношения,
 не говоря уж о плохих, требуют иногда маневра, а он этого не признавал, – 
может быть, не понимал или не хотел понимать. И бывало – ошибался. К счастью, 
не всегда.

Тратил он, безусловно, нервы и в делах; только и в делах никогда не хитрил, 
уверенный, что надо лишь истину выявить – и все немедленно само собой станет на 
свои места. Так было при столкновении с руководством ЦКБ; в результате Бартини, 
уже главного конструктора, уволили тогда из авиапромышленности. От дальнейших 
неприятностей его избавили М.Н.Тухачевский и Я.Я.Анвельт, но ничьей 
административной помощи, то есть не по существу технического спора, он не искал,
 а просто встретил на улице Анвельта, случайно, и тот спросил, как работается 
уважаемому главному конструктору…

Стойкость – не верю, что бесчувственность, – вела Бартини и в истории с жалобой 
на будто бы неуправляемый самолет «Сталь-7», и в истории с тяжелым дальним 
сверхзвуковым самолетом. Заключение на этот проект он получил такое: заявленные 
конструктором характеристики машины не подтвердились, – и, не имея в то время 
своего ОКБ, обратился за помощью, но опять же лишь за технической, в другое 
ведомство – к С.П.Королеву.

Обратился, следуя одному из «четырех конструкторских принципов» – их определил 
однажды, расфилософствовавшись в перерыве между полетами, шеф-пилот довоенного 
бартиниевского ОКБ Николай Петрович Шебанов:

– Для успеха нам нужно, во-первых, многое знать. Нелишне также знать пределы 
своих знаний, не быть чересчур самоуверенными. Юмор нам нужен, чтобы не 
засохнуть, как вот эта ножка стола. А еще нам нужна поддержка в трудную минуту!

В начале 30-х годов С.П.Королев работал в моторной бригаде ОПО-3 – опытного 
отдела Наркомтяжпрома СССР – под руководством главного конструктора Бартини. 
Роберт Людовигович не считал себя учителем Королева (слишком коротким оказалось 
время их совместной деятельности, да и были у Королева прямые учителя: 
Циолковский, Цандер, Туполев), но что-то он, естественно, дал будущему 
конструктору ракетно-космических систем. И Сергей Павлович этого не забыл, как 
не забывал ничего хорошего. Исследования проекта были повторены в одной из 
лабораторий С.П.Королева и характеристики получены те, на которых настаивал 
Бартини.

Роберт Людовигович тоже с готовностью и умело помогал другим конструкторам. В 
переделке пассажирской машины «Сталь-7» в бомбардировщик ДБ-240 он участвовал, 
руководил работой, но по совместительству – на заводе, где главным 
конструктором стал тогда Владимир Григорьевич Ермолаев. Впоследствии этот 
самолет назвали «Ермолаев-2», Ер-2, и справедливо, считал Бартини:

– Володя был настоящим главным, самоотверженно-трудолюбивым, прекрасно 
образованным, человеком был хорошим и, что самое важное, талантливым. Мы это 
вскоре заметили. Но пришел он к нам совсем молодым инженером, к тому же в 
самолетостроении в то время утвердилась правильная в общем, научно обоснованная 
система разделения труда: каждый конструктор должен был специализироваться в 
чем-то одном, в одной бригаде – крыла, оперения, аэродинамики, прочности, 
моторной… В целом система рациональная, однако для проявления таланта именно 
главного конструктора она оставляла мало возможностей. Знания углублялись, 
производительность труда конструктора росла, зато круг его интересов суживался.

Посоветовавшись о Володе, мы направили его сначала в бригаду аэродинамики: 
рассчитай крыло! Оттуда – в бригаду прочности: рассчитай конструкцию крыла на 
нагрузки, которые сам же определил как аэродинамик. Оттуда – в конструкторскую 
бригаду: вычерти крыло! Оттуда – на производство. И опять к аэродинамикам: 
рассчитай оперение! В бригаду прочности: рассчитай конструкцию…

И так – по всем бригадам и цехам, по всем агрегатам, в несколько кругов. Очень 
эффективный прием, думаю, что он и сейчас годится.