В моих записях его рассказов собраны в самых неожиданных соседствах, с 
одинаково уважительным к ним отношением, как к коллегам по одному общему делу 
создания новой техники, Королев, Глушко, Келдыш, физик Вавилов, конструкторы 
Туполев, Лавочкин, Антонов, уполномоченный по особо важным заданиям 
Наркомтяжпрома «пушкарь» Курчевский, «парашютист» Гроховский, менее известные, 
но очень талантливые главные конструкторы Шавров, Москалев, Калинин, знаменитые 
летчики Стефановский, Юмашев, Чухновский, профессор Остославский, фотограф 
Белов, военпред Ключенков, ведущие конструкторы Берлин, Ценципер, начальник 
медницкого цеха Озимков, сотрудники ОКБ Казневский, Косулина, Дмитриев, 
слесарь-сборщик Пыль, сварщик Моравин…

И еще есть тысячи неназванных. Они не пришлись к слову, а пришлись бы – многих 
вспомнил бы Роберт Людовигович. В конструкторских бюро, особенно опытных, 
объединены после тщательного отбора в основном специалисты самой высокой 
квалификации, и по меньшей мере каждый десятый из них талантлив. Думаю, что не 
ошибаюсь. Чем же в таком созвездии отличается от остальных звезд главный 
конструктор? Чем – кроме врученной ему власти, официального руководящего 
положения, которое кто-то все равно должен занимать в любом коллективе? 
Размерами таланта? А как его измерить? Как найти такого человека, вовремя дать 
ему возможность проявиться, пока он еще не главный конструктор, а, например, 
студент?

Рецепты на этот счет пока не сформулированы, кроме единственного: надо быть 
внимательным к своим помощникам и ученикам, не забывать, что они работают не у 
вас, а с вами.

Об одном таком студенте, в котором его преподаватель вовремя заметил качества 
главного, рассказали писатели Анатолий Аграновский и Михаил Арлазоров. А.Я.
Березняк учился в МАИ, его дипломным проектом руководил профессор, главный 
конструктор В.Ф.Болховитинов. Проект не залежался в архиве института, а получил 
заключение ВВС. Заместитель начальника ВВС Герой Советского Союза комкор Я.В.
Смушкевич написал о нем в наркомат, и Березняка направили в ОКБ Болховитинова, 
где он вскоре вместе с молодым инженером А.М.Исаевым разработал ракетный 
истребитель БИ-1.

Но эго было давно, когда многое зависело от инженерского вдохновения. А что 
сейчас? В эпоху все большей механизации и автоматизации уже и инженерного труда,
 когда сами конструкторы иногда говорят; дайте нам только реальные требования 
на машину и средства – и мы вам общими силами любую сделаем…

Академик П.Л.Капица тоже допускает, что в какой-то мере одаренных одиночек 
можно заменять хорошо организованными, грамотными коллективами, тем более что 
на практике это и проще, и надежнее, чем иметь дело с «гениями», которые к тому 
же, что естественно, часто бывают людьми непокладистыми. Но хотя успех дела, 
говорил П.Л.Капица на XIII Международном конгрессе по истории науки, безусловно,
 полностью зависит от качеств всего коллектива, житейский опыт свидетельствует, 
что зависимость эта – очень крутая, чувствительная к колебаниям в составе 
участников. Поэтому достаточно упустить хотя бы один большой талант, чтобы 
творческая деятельность всей фирмы почти сразу же стала гораздо менее 
плодотворной. «Но так же справедливо и обратное: появление даже одного крупного 
ученого сразу будет сильно повышать эффективность деятельности всего 
коллектива».

Вот и посчастливилось мне полтора десятка лет близко видеть одного такого, 
безусловно крупного… Генеральный авиаконструктор О.К.Антонов назвал его недавно,
 причем с трибуны, то есть сугубо взвешивая слова, – гениальным. Ссылаюсь на О.
К.Антонова, сам не рискую давать столь ответственное определение…

И сейчас вижу Бартини; пока помню – он для меня жив. Вижу, что очень самолюбив. 
В то же время приветлив, быстро к себе располагает, хорошо улавливает ваше 
душевное состояние, интересы, «понимает» вас. Но скрытен. Отвечает лишь на 
некоторые вопросы, остальные пропускает мимо ушей. Повторять вопросы 
бесполезно: он их опять пропустит… Я бываю у него примерно раз в месяц, иногда 
засиживаюсь, и не просто допоздна, а до утра, соображая: не пора ли честь 
знать? Угадываю это по его реакциям, когда смотрю на часы или встаю. Если 
нервничает, значит, надо задержаться. Снова углубляюсь в его бумаги. Говорим мы 
в последние годы мало, разговоры быстро его утомляют, он заметно ослаб. А 
бумаги – в моем распоряжении, и в них важные детали событий, хотя в основном о 
его делах мне все давно известно. Бартини работает в кабинете, оттуда доносится 
негромкое сердечное покашливание. Телефон звонит все реже; за тяжелой шторой, 
чуть шевелящейся под ночным сквозняком, стихает уличный шум, на кухне свистит в 
десятый раз уже, наверное, вскипевший за вечер чайник. Приношу его, зову 
Роберта Людовиговича. У него и в чаепитии свой вкус, едва ли приемлемый для 
настоящих любителей: он смешивает в стакане заварку и сгущенный кофе. Минут 
пятнадцать тратим на вопросы-ответы и расходимся. Часов около трех, слышу, 
ложится. Уйти нельзя. Если бы можно, он сказал бы, а раз молчит, это надо 
понимать как просьбу подежурить. Через час устраиваюсь вздремнуть: на диване 
для меня, будто невзначай, оставлены подушка, свернутое одеяло, в нем белье…