– Воздушной, на север…

– Об этом не может быть и речи, пока не пройдут окончательно болезненные 
явления. Или же надо сделать операцию.

– А как скоро могут пройти болезненные явления?

– Надежды мало, что скоро, – ответили врачи. – Болезнь у вас упорная. Года 
два-три…

– Что же, выходит, я эти три года не смогу летать из-за своей печени?

– Конечно!

– В таком случае делайте как можно быстрее операцию, чтобы через два месяца я 
уже мог летать.

После длительного лечения хирурги удалили мне желчный пузырь.

В больнице после операции меня навестил Шмидт. Я сказал ему:

– Мне сделали капитальный ремонт специально для того, чтобы я мог участвовать в 
экспедиции на полюс.

– Лечитесь, выздоравливайте, в экспедицию вы идете, – сообщил Шмидт.

После месячного отдыха в Железноводске я вернулся в Москву.

Началась подготовка. Как начальник оперативного отдела Управления полярной 
авиации Главсевморпути я был обязан готовить материальную часть: самолеты, 
горючее, масло, снаряжение, обмундирование, продовольствие и т. д. Значительное 
время приходилось уделять летной тренировке.

В ту пору больше всего нас занимал вопрос: можно ли посадить тяжелые самолеты 
на Северном полюсе?

Все мы много летали в Арктике, неоднократно садились на льды, но пилотировали 
только легкие, обычно одномоторные самолеты. А сейчас речь шла о тяжелых 
машинах.

Морской лед очень вязкий. Даже для посадки одномоторного самолета (весом до 
трех тонн) требуется, чтобы толщина льда была не менее тридцати сантиметров. В 
прежней практике нам редко приходилось сажать одновременно на лед более двух 
легких самолетов. Теперь требовалось посадить четыре машины общим весом больше 
восьмидесяти тонн. Таких экспериментов никто еще не производил.

Каков лед на Северном полюсе, никто не знал. По этому льду ходил только 
американский исследователь Роберт Пири. Но он пробыл на полюсе всего тридцать 
часов, и в оставленных им материалах сведения о льде очень скудны. Амундсен и 
Нобиле, достигавшие полюса, видели льды издалека – один с самолета, другой с 
дирижабля.

Выбор посадочной площадки нас беспокоил меньше. С этим делом мы могли 
справиться, почти у всех нас имелись достаточная практика и опыт. Но есть ли из 
чего выбирать? Может быть, там весь лед настолько всторошен, что сесть вообще 
негде? Или кругом большие пространства чистой воды? Тогда придется лететь 
обратно, либо в сторону. А там уже не Северный полюс…

Тщательно взвесив все научные данные о ледовом режиме Центральной Арктики, мы 
все же пришли к выводу: на Северном полюсе ледяные площадки должны быть – 
значит, посадить там самолеты можно.

В январе 1937 года началась усиленная тренировка. Сперва тренировались в слепых 
полетах на учебном самолете «У-2», затем перешли на более мощную машину «Р-5» и 
наконец стали летать на тяжелом четырехмоторном самолете «Г-2». Сколько часов я 
налетал в тренировочных полетах, не помню. Полетов было всего около двадцати, 
из них пять самостоятельных.

Незадолго до отлета экспедиции из Москвы на квартире Михаила Сергеевича 
Бабушкина собрались его летные друзья и журналисты. Беседовали о прошлых делах. 
С добродушным юмором Бабушкин рассказывал о том, как он в числе наиболее 
способных «нижних чинов» был направлен в летную школу, в Гатчину… Он вспоминал 
о днях гражданской войны, называя имена своих многочисленных учеников, 
покрывших себя славой в воздушных боях с врагами родины.

Журналисты попытались приоткрыть завесу над будущим. Но, когда речь зашла о 
предстоящем полете, Михаил Сергеевич смолк.

– Что вы от меня хотите? – наконец сказал он. – Будущее впереди. Что я вам могу 
сказать? Я не пророк. Вот приходите в гости после нашего возвращения… Будем