К этому периоду красные части вместе с партизанами разгромили войска атамана 
Семенова, ликвидировали колчаковщину. Остатки белых армий откатывались к Тихому 
океану…

5 апреля 1920 года, ранним утром, я получил приказ срочно явиться с оружием. 
Накинул кожаную тужурку и прибежал в школу. Построились. Комиссар объявил:

– Засевшие во Владивостоке интервенты вместе с притаившимися белогвардейцами 
предательски напали на части гарнизона. То же самое сегодня ночью произошло и в 
Никольск-Уссурийске. С минуты на минуту надо ожидать подобной вылазки и у нас в 
Спасске… Будьте готовы, товарищи. Получайте винтовки.

Мы быстро разобрали новенькие винтовки, послали подводу за патронами. И сразу 
же затрещали пулеметы: враги открыли огонь по нашим ангарам и казармам. Возчика,
 доставлявшего патроны, и его лошадь убили в пути. Мы остались с винтовками без 
патронов.

Пришлось отступать к цементному заводу, где стояли конные партизанские части. 
Надо было связаться с ними и получить патроны. Я вызвался быть связным. 
Добрался к партизанам, сговорился обо всем.

Иду обратно, посматриваю вокруг, как охотник, держу винтовку наготове и думаю: 
«Выгляни только беляк – прямо в башку ему влеплю…»

Я знал, что наши ребята обосновались на одной из сопок, видел, как за 
командиром увязался его пес, черный пудель. Но, может быть, теперь все уже ушли 
оттуда?

Осторожно пробираюсь к сопке. Вокруг постреливают. Странно: никого не видно, а 
пули свистят… Подхожу к подножью сопки, вижу: люди шевелятся и черный пес 
бегает. Я обрадовался: наши здесь!

Вылез из-под прикрытия и смело стал взбираться на сопку. И вдруг оттуда прямо 
по мне, как по учебной мишени, открыли пулеметный и ружейный огонь… Там были 
враги. Я спрятался в кусты.

Белые, направлявшиеся к аэродрому, вообразили, что в кустах укрылся отряд 
красных, и стали бить разрывными пулями. Целая канонада открылась. Думаю: 
«Попал в переделку». И все из-за черной собаки – подвела меня, проклятая.

Побежал кустарником к деревне. Оставалось проскочить маленькую полянку. К этому 
времени стрельба кончилась, и я осторожно вылез из кустов. А враги, оказывается,
 все время наблюдали с сопки за моим передвижением. Только выбрался я на 
полянку – грянул выстрел, и я перевернулся: какой-то снайпер угодил мне в ногу.

Пополз… До своих далеко. Забрался обратно в кусты. Враги больше не стреляли. 
Кровь сильно текла из ноги. Кое-как я перевязал рану.

Здесь недавно выпал снег. Сыро, холодно, руки совсем закоченели. Видно, крови 
много потерял: только начну ползти – голова кружится. Выбрал среди кустов 
кочечку посуше, укрылся там и лежу. Слышу – голоса, стоны. Беда: наши отступают.
 Закричал я, но бестолку, да и кто услышит в такой передряге.

Лежал я так с восьми утра до шести вечера. Только ночью узнал, какая участь 
едва не постигла меня. Оказалось, что до моего пристанища враги не дошли лишь 
шагов пятьдесят. А всех раненых, которые им попадались, они перекололи штыками. 
Вот почему раздавались стоны… Из наших раненых уцелели только девять человек.

Меня спасли крестьяне. Лежал я на холме. Ближнюю деревню видел хорошо. Вечер 
стоял тихий, и я начал кричать, надеясь, что в деревне услышат. Когда враги 
снова расположились на сопке, я замолчал. Смотрю – крестьяне выезжают из 
деревни на телеге. «Значит, меня услышали», думаю я и радуюсь. Выехали они за 
околицу, постояли там недолго и повернули. Потом крестьяне опять появились, 
подъехали еще ближе, но опять вернулись в деревню.

Так было несколько раз.

«Боятся, должно быть», думал я, но все-таки продолжал осторожно подавать голос.

Сколько времени прошло – не знаю. Вдруг я услышал родную русскую речь. Смотрю: 
около меня двое крестьян, телега с лошадью.

– Вот он лежит, – говорят.

Спрашивают тихо:

– Как ты, итти сможешь?

– Нет, в ногу ранило.