ции.
      Зал с ненавистью смотрел на этого холеного спесивого фашиста в 
генеральской форме Я не мог себе объяснить безотчетной брезгливости к этому 
человеку с прилизанной прической на голове Кейтель сед Поднялся Штумпф. Злое, 
непроницаемое лицо, потупленный взгляд, тяжелый шаг. Подписал не читая. Встал, 
повернулся к столу, поклонился. Так и остался непонятным смысл этого поклона.
      Адмирал Фридебург не то разбитый, подавленный, не то больной. Он еле 
дошел до столика. Ему дали ручку, он, не глядя, подписал документ, встал и так 
же беспомощно возвратился на свое место.
      Секретарь положил документ перед Жуковым. Маршал по очереди подписал все 
экземпляры, затем поставили свои подписи главный маршал авиации Теддер, генерал 
Спаатс. и генерал Делатр де Тассиньи. Процедура подписания окончена.
      Жуков поднялся и приветливо чтото сказал Теддеру, затем обменялся 
несколькими фразами с генералами Спаатсом и Тассиньи и, повернувшись в зал, 
сказал:
      — Немецкая делегация может удалиться.
      Я заметил, что, когда он говорил, в зале мгновенно устанавливалась тишина,
 замолкали даже назойливоразвязные западные корреспонденты.
      Комендант четко подошел к немецкой делегации: поднялся Кейтель, за ним 
остальные, и уполномоченные фашистского рейха направились к выходу. Штумпф 
показался мне нелюдимым, Фридебург — безразличным, тщедушным человеком, Кейтель,
 как актер, пытался чтото изображать, но у него ничего не выходило. Зато когда 
я посмотрел на их адъютантов, то у одного из них на глазах были слезы.
      Когда увели из зала немецкую делегацию, Жуков поднялся, поздравил всех с 
победой.
      — Дорогие друзья, — сказал он, обращаясь к генералам и офицерам, — нам с 
вами выпала великая честь. В заключительном сражении нам было оказано доверие 
народа, партии, правительства вести доблестные советские войска на штурм 
Берлина. Это доверие советские воины, в том числе и вы, возглавлявшие части и 
соединения в сражениях за Берлин, с честью оправдали. Жаль, что многих нет 
среди нас. Как бы они порадовались долгожданной победе, за которую, не дрогнув, 
отдали жизнь!..
      Это был торжественный момент. Все поднялись, кричали «ура», бурно 
аплодировали.
      А время приближалось к рассвету. В зале накрыли столы, и примерно через 
полчаса после заседания начался прием в честь победы и подписания 
безоговорочной капитуляции. Здесь уже наша сторона была очень многолюдной — на 
приеме присутствовали все командармы и члены военных советов армий.
      Жуков провозгласил первый тост за победу, за глав союзных правительств, 
за народы наших стран. Он говорил взволнованно, с подъемом. Затем прозвучали 
тосты за армии и командование союзников. Теддер провозгласил тост за 
правительство Советского Союза и за советский народ.
      Затем Жуков стал провозглашать тосты за рода войск и за присутствующих. 
Первый — за авиацию. Мне кажется, он это сделал потому, что справа и слева от 
него сидели авиаторы — Теддер и Спаатс, но тост он говорил главным образом за 
нашу авиацию.
      — В Берлинской операции участвовало около восьми тысяч самолетов, авиация 
бомбила перед сухопутными войсками каждый метр, она как бы ковром покрывала 
весь путь, но ковер этот был очень жестким для врага, а командовал авиацией на 
нашем фронте вот этот молодой человек, — и показал рукой на меня. Я поднялся. 
Он тепло сказал о летчиках и их огромном вкладе в победу.
      Слово взял Теддер и провозгласил тост тоже за авиацию. Потом выпили по 
очереди за все рода войск, за их командующих. Одним словом, речей было много и 
они продолжались бы, если бы гости не собрались вылетать к себе.
      В перерыве между заседанием и приемом мы отправили много самолетов в 
Москву. Полетели корреспонденты с пленками, чтобы в утренних газетах 
опубликовать снимки, запечатлевшие капитуляцию фашистской Германии. Все успели 
вовремя. Утром газеты оповестили мир о величайшем событии, венчавшем трудную и 
кровопролитную войну.
      Кончились вторые бессонные сутки. И я, как только сел в машину, тут же 
заснул и спал, пока не приехали.
      Потом лег в кровать и снова уснул. Проспал весь день, и, наконец, уже с 
наступлением темноты адъютанты А. Петрушин и Н. Серов решили растолкать меня, 
убеждая что я никогда больше не увижу того, что творится на улицах. Они ведь 
прошли со мной до Берлина от Курской дуги через Украину, Белоруссию, Польшу, 
были моими хранителями, помощниками, спутниками и в мороз, и в жару, и в 
ненастье, и днем и ночью, порой без сна и отдыха. Поэтому они и могли спокойно 
растолкать меня, чтобы посмотреть, как в поверженном Берлине ликовали советские 
солдаты, пели, плясали. Вокруг светили ракеты, прорезали темное небо трассы 
светящихся пулеметных очередей, казалось, все войско высыпало на воздух, на 
улицу. Но был строгий порядок, как будто это веселье, этот праздник был 
специально организован, а не возник стихийно. Каждый солдат понимал, что здесь 
он представляет свой советский народ, народпобедитель. Но вместе с тем кроме 
радости и гордости победителя он проявлял и чувство великодушия победителя даже 
к своим врагам.
      Вечером меня разбудили. И опять была на улицах иллюминация. Все пели, 
гуляли, плясали. В поверженном Берлине ликовали советские солдаты.
      В мае, перед подписанием Декларации народов о победе, к нам вновь прибыли 
представители союзных войск. Их было человек 20. Да еще всевозможные делегации, 
представители всяких организаций, и Жуков устроил для них прием. На приеме были 
все члены Военного совета и на