кабину вражеского истребителя сбоку, и он, клюнув носом, летит к земле.

Мой ведомый только теперь увидел меня и понял, что произошло. Но мне некогда 
"брать его за руку". Внизу ведут неравный бой с фашистами наши "чайки" и 
"ишаки". Их много, но "мессершмиттам" не удается достать кого-нибудь из них. Я 
провожаю взглядом самолет Карповича, который почему-то взял курс на Котовск, и 
ищу глазами Лукашевича. Но его нигде нет. Тогда я бросаюсь на "мессершмиттов", 
атакующих штурмовиков.

На обратном маршруте восстанавливаю в памяти подробности боя, пытаясь 
определить 
тот момент, когда мог быть атакован Лукашевич. На первом развороте влево я 
видел 
его. Потом мое внимание отвлек "мессершмитт", преследовавший Карповича. Куда же 

исчез Лукашевич?

Снова возвращаюсь домой без ведомых. Пролетая над аэродромом, вижу, что самолет 

Карповича уже на стоянке. Сажусь, заруливаю машину и подхожу к Виктору 
Петровичу, который беседует с моим правым ведомым. Карпович подробно 
рассказывает, что с ним произошло в воздухе. Я слушаю, с трудом сдерживая 
нетерпение: хочется спросить, почему он отвернул вправо, когда я делал левый 
разворот? Именно здесь исток всех его последующих ошибок. Выбрав момент, задаю 
ему, наконец, этот вопрос.

- Отстать боялся, - откровенно признается Карпович.

- Тогда почему же на малом вираже разворачивался? У нас был уже такой летчик, 
который не признавал глубоких виражей, - Овчинников. И он погиб в первом же 
воздушном бою. Ты тоже сегодня был на волосок от смерти. Есть пробоины?

- Есть.

- А мотор хорошо работал?

- Хорошо.

- Уходить домой тоже не следовало. Карпович молчит. Виктор Петрович смотрит то 
на него, то на меня. Потом спрашивает у меня о Лукашевиче:

- Сбили?

- Не видел.

- Что же с ним случилось?

Командир полка глубоко вздыхает и медленно идет вдоль стоянки. Я шагаю с ним 
рядом.

- Какое-то загадочное исчезновение, - говорю. - Получилось в точности, как с 
Соколовым и Овсянкиным. Опять полная неизвестность.

- О них-то уже все известно, - спокойно возражает Виктор Петрович.

Я невольно подаюсь вперед, чтобы взглянуть в лицо командира. Оно суровое, 
непроницаемое.

- Что с ними, товарищ командир?

- Вечером расскажу всем...

Лукашевич появился на пороге столовой, когда мы все, кто там находился, с 
затаенным дыханием слушали рассказ Виктора Петровича о Соколове и Овсянкине. 
Летчик сразу понял, о ком идет речь, и тоже замер у двери. Он видел, как 
метнулись к нему короткие, полные радости взгляды, как на минуту умолк командир,
 
посмотрев на него своими большими грустными глазами, будто сказал свое самое 
ласковое слово - "хорошо".

От радости у Лукашевича даже слезы навернулись на глаза. Это была счастливая 
минута в его жизни. Он снова возвратился в свой родной полк, в дружную крылатую 

семью.

- Летая на запад, мы все верили, очень верили Днестру, - говорил Виктор 
Петрович. - Подбитые старались перетянуть через реку, оставшиеся без самолета 
тоже спешили к ее берегам. И Днестр никого из нас не подвел. Помог бы он 
Соколову и Овсянкину, если бы они от Бельцев полетели прямо на восток. Кто-то 
из