впалые щеки и бородка Ошмарина,  скуластое  лицо  Говоркова,  волевые  глаза
Степиня, мужественный образ Уборевича...
     Незабываем июнь 1937 года, когда  я  после  девятимесячного  отсутствия
ступил на родную землю. Тогда радость возвращения была  омрачена  печалью  и
ужасом известия о том, что  Тухачевский,  Уборевич,  Якир  и  другие  видные
военачальники разоблачены как изменники и враги. Адъютант наркома обороны Р.
П. Хмельницкий поздравил меня с успешным  возвращением  и  пригласил  срочно
прибыть в наркомат. Я ожидал, что мне  придется  рассказывать  об  испанских
делах, и собирался доложить о том главном, что  следовало,  на  мой  взгляд,
учесть как существенный опыт недавних военных действий. Получилось же совсем
по-другому.  В  зале  заседания  наркомата  собрались  многие  командиры  из
руководящего  состава  РККА,  и  вскоре   нас   ознакомили   с   материалами
относительно М. Н. Тухачевского и остальных. А еще через  несколько  дней  в
Кремле состоялось  совещание  высшего  комсостава,  на  котором  обсуждалось
трагическое событие. Выступал ряд лиц, и многие из них говорили о том,  кого
из числа обвиняемых они ранее подозревали и кому не доверяли. \167\
     Когда на совещании мне  предоставили  слово,  я  начал  рассказывать  о
значении военного опыта, приобретенного в Испании. Обстановка была  трудная,
из зала слышались отдельные реплики в том духе, что я говорю не  о  главном.
Ведь ни для кого не было секретом, что я долгие годы  работал  с  Уборевичем
бок о бок. И. В. Сталин  перебил  меня  и  начал  задавать  вопросы  о  моем
отношении к повестке совещания. Я отвечал,  что  мне  непонятны  выступления
товарищей, говоривших здесь о своих подозрениях  и  недоверии.  Это  странно
выглядит: если они подозревали, то  почему  же  до  сих  пор  молчали?  А  я
Уборевича ни в чем не подозревал, безоговорочно ему верил и  никогда  ничего
дурного не замечал. Тут И. В. Сталин сказал: "Мы тоже верили  им,  а  вас  я
понял  правильно".  Далее  он  заметил,  что  наша  деятельность  в  Испании
заслуживает хорошей оценки; что опыт, приобретенный там, не пропадет; что  я
вскоре получу более высокое назначение; а из совещания  все  должны  сделать
для себя поучительные выводы о необходимости строжайшей бдительности.
     Отсюда видно, что И. В. Сталин высоко ставил откровенность и прямоту. Я
и в дальнейшем не раз убеждался в этом. Вскоре начальник  Управления  кадров
Наркомата  обороны  А.  С.  Булин  сообщил,  что  я  назначен   заместителем
начальника Генерального штаба Б. М. Шапошникова.
     Работать вместе с Борисом Михайловичем и под его прямым руководством  -
это была большая  честь  и  серьезное  испытание  деловых  качеств  каждого.
Шапошников считался у нас "патриархом" штабной службы. К тому вре-, мени  он
уже около двадцати лет занимал ведущие должности  в  Генеральном  штабе,  по
заслугам ценился как крупнейший в СССР специалист своего дела, и  мне  очень
не хотелось ронять себя в его глазах. Борис Михайлович превыше всего  ставил
два момента: максимально  полное  выполнение  штабами  их  предназначения  и
культуру штабной работы. Он, как никто, умел использовать все то лучшее, что
было внесено в деятельность российского Генштаба еще при Д. А. Милютине и Н.
Н. Обручеве, а потом поднято на уровень современных требований  в  советских
органах - Всероссийском главном штабе (до 1921 года) и штабе РККА  (до  1935
года).  Именно  он   приложил,   наряду   с   другими   видными   советскими
генштабистами, все усилия к тому, чтобы полностью претворить в  жизнь  завет
М.  В.   Фрунзе   о   создании   и   развитии   "могучего   и   гибкого\168\
военно-теоретического штаба пролетарского государства".
     Вступая в новую должность, я вспомнил о  том,  как  легко  удалось  мне
установить контакт с И. П. Уборевичем после  того,  как  ознакомился  с  его
трудами и постиг таким путем  склад  мышления  и  привычный  образ  действий
непосредственного начальника. Естественно, что,  находясь  долгое  время  на
штабной  работе,  я  не  раз  обращался  к  соответствующим  фундаментальным
сочинениям по специальности, скажем к книге Н. Головина "Служба Генерального
штаба" или Ф. Макшеева "Русский Генеральный штаб". Служа в Москве уже вместе
с Уборевичем, я систематически изучал  только  что  вышедшее  тогда  в  свет
трехтомное сочинение Б. М. Шапошникова "Мозг армии". Теперь я решил еще  раз
проштудировать этот труд, и, как показала жизнь, не напрасно.
     Коллектив, членом которого я стал, в своем большинстве  давно  был  мне
известен. Он состоял в подавляющей массе из способных и  талантливых  людей,
беспредельно преданных делу Коммунистической партии и не мысливших себя  вне
служения на военном поприще. Трудолюбие сотрудников Генштаба не  поддавалось
описанию. Если требовала обстановка, они могли работать днем и ночью,  чтобы
выполнить задание.
     Будучи  заместителем   начальника   Генерального   штаба,   я   являлся
одновременно секретарем Главного военного совета. Должность эта налагала  на
исполнителя  большую  ответственность  и  требовала,  помимо  того,   личной
инициативы, полной организованности и даже немалых  физических  усилий,  так
как очень утомляла. Заседания Г В С проводились дважды либо трижды в неделю.
Как правило, на них заслушивались доклады командующих военными округами  или
родами войск.
     В Совет входило человек восемь из руководителей  Наркомата  обороны,  а
председательствовал народный комиссар. По каждому рассматривавшемуся вопросу
принималось решение. Затем оно утверждалось наркомом и  направлялось  И.  В.
Сталину.   Это   означало,   что   практически   ни   одна    военная    или
военно-экономическая проблема,  стоявшая  перед  страной,  не  решалась  без
прямого  участия  Генерального  секретаря  ЦК   ВКП(б).   От   него   проект
партийно-правительственного решения поступал на  рассмотрение  правительства
СССР, принимался там, иногда с некоторыми \169\ поправками, и поступал далее