из таких цехов,  длинном  сарае  с  верстаками,  я  впервые  осваивал  новую
профессию. Там научился  рубить  железо  и  изучил  простейшие  приемы  всех
слесарных работ. Высшему классу опиловки, чеканки и пайки  меня  научили  на
другом предприятии - на металлическом заводе торгового дома Э.  Э.  Бордорф.
Его владелец, обрусевший немец, очень хотел слыть чисто русским человеком. У
инженеров это вызывало насмешки. Рабочим же вообще было наплевать на это. Мы
видели в хозяевах прежде всего эксплуататоров. У них - и  кузнечно-слесарные
мастерские на Нижней Масловке, и кузнечное производство на Долгоруковской, и
торговая контора. А у пролетария ничего нет, кроме мозолей.
     С Нижней Масловки я ездил  на  Серпуховку,  где  встречался  со  своими
друзьями, работавшими на шоколадной фабрике Эйнем (ныне "Красный Октябрь") и
связанными с революционным подпольем. Познакомился с ними, еще когда работал
у Хаваевых. Я обычно обедал тогда после  трудового  дня  в  одной  небольшой
столовой неподалеку от Балчуга и свел там знакомство с механиками  городской
электрической станции (сейчас МОГЭС).  Беседы  с  ними  открыли  мне  глаза.
Ненависть к существовавшим порядкам,  которой  я  проникся  стихийно  еще  с
детства, батрача на помещика Мельгунова,  теперь  усилилась  и  стала  более
осознанной.
     Узнав, что я уже  увольнялся  за  стычку  с  мастером,  новые  товарищи
познакомили меня с  несколькими  рабочими  фабрики  Эйнема.  Мы  встречались
вечерами и по воскресеньям.  Товарищи  расспрашивали,  как  мне  живется.  Я
рассказывал им о нашей семье: об отце Афанасии Павловиче, сельском  бедняке,
о его брате Федоре, трудившемся в Москве  на  заводе,  о  моей  матери  Анне
Ивановне, постоянно думавшей о куске хлеба для  многочисленных  детей,  и  о
другом дяде, Прокофии Ивановиче, тоже ушедшем в Москву на заработки.  Друзья
объяснили мне несправедливость порядков, при которых одни работают, а другие
наживаются. Подводили к мысли, что виноваты не только хозяева, но и те,  кто
их защищает, что фабриканты, помещики, полиция, царские чиновники - все  они
одного поля ягода. Конечно, думать так я стал не сразу. На это  понадобилось
несколько лет.
     Качественную нарезку, сверление и клепку  я  освоил  на  художественной
кузнечно-слесарной  фабрике  "Макс  Леман".  Макс  Федорович  Леман  имел  в
Марьиной Роще собственный дом. Туда, на Шереметевскую, мы не  раз  носили  с
фабрики образцы новых изделий, и там я по-настоящему увидел, как \12\  живут
богатые люди, увидел уже не с улицы через окно, а вблизи.
     В свободное время я любил ходить по городу. Постепенно обошел  чуть  ли
не всю Москву, а чтобы  не  потеряться  и  не  блуждать,  шел  всегда  вдоль
трамвайных линий. Было их тогда  сорок:  тридцать  шесть  номерных,  паровая
Петровско-Разумовская линия и еще три кольцевых - А, Б и В.
     Предпоследнее место моей работы в Москве - мастерские при "Промышленном
училище в память 25-летия царствования императора Александра II", где я  был
слесарем-водопроводчиком. Здесь же работал мой дядя, он и помог  устроиться.
Училище  располагалось  на  Миусской  площади,  там,  где  теперь  находится
Химико-технологический институт имени Д. И. Менделеева.  Вокруг  было  много
других фабрик, мастерских и учебных заведений, где кипела рабочая жизнь  или
ходила революционно настроенная молодежь.  Сами  мастерские  были  для  меня
интересны тем,  что  они  находились  при  училище,  где  размещались  также
"Городские Миусские вечерние и  воскресные  классы  для  взрослых  рабочих",
которые я с  большим  желанием  стал  посещать.  С  первого  же  дня  своего
пребывания в Москве я дал  себе  слово  не  ограничиться  начальной  земской
школой, оконченной в деревне, и приобрести побольше знаний. Меня  вдохновлял
пример моего отца, труженика-самоучки. А теперь  дядя  посодействовал  моему
поступлению в вечерние классы. Он же помог расширить кругозор еще и в другом
отношении. Средств на жизнь и на обеспечение большой семьи ему не хватало, и
он вынужден был вечерами служить еще гардеробщиком в театре.  Дядя  Прокофий
часто рассказывал содержание пьес, а изредка брал меня в театр и проводил на
галерку. Постепенно я привык к необычным сначала зрелищам и даже полюбил их.
     Потом я слесарил в  Москве  на  граммофонной  фабрике  Турубинера.  Мне
пришлось перейти туда, чтобы не попасть в полицию. Я  примелькался  в  своем
районе, участвуя в рабочих сходках, а однажды чуть-чуть  не  был  арестован.
Случилось это так. В 1915 году один студент  рассказывал  нам  революционную
историю Миусского района, начав с Миуски, соратника Степана  Разина  (Миуску
казнили как раз на  площади,  которая  сейчас  носит  его  имя;  существуют,
впрочем, и другие объяснения названия площади), и кончая баррикадными  боями
1905 года. Сходку провалил какой-то провокатор, вызвавший полицию. Вместе со
студентом мы убежали проходными дворами. Ходили по окраинам до  полуночи,  а
потом \13\ он провел меня на квартиру рабочего Микова. Там заночевали. Утром
студент ушел, а Миков стал беседовать со мной. Вскоре мы  подружились,  и  я
очень жалею, что в годы гражданской войны потерял его след.  Миков  и  помог
мне перейти на граммофонную фабрику, где сам работал.
     Жалованье здесь было невысоким. Привлекало на этой фабрике другое:  она
выполняла военные заказы, и ее рабочие получали освобождение  от  призыва  в
армию; считалось, что они находились на военной службе. Шла  первая  мировая
война, а я тогда был уже так настроен, что  мне  вовсе  не  хотелось  класть
живот за "батюшку-царя". Однако и здесь мне не пришлось  долго  задержаться.
Тяжелые условия труда и низкая его  оплата  вызвали  забастовку.  Участников
забастовки обещали судить по законам  военного  времени.  Мне  опять  грозил
арест. И снова помог Миков. Я думаю  теперь,  что  он  был  большевиком.  Во
всяком случае, связи у него были подходящие, ибо направил он меня  к  Л.  Я.
Карпову.