что я сейчас учу. И тут же спешил добавить:

- Ну-ну, занимайся, сынок. Потом расскажешь. Я провожал отца до завода и по 
дороге рассказывал о всех своих делах.




Наш комсорг Мацуй


Однажды преподаватель черчения Козлов, рассматривая мой чертеж, сказал:

- Вам бы перейти на механическое отделение: там бы познакомились с более 
сложными деталями машин.

Его слова запали мне в голову, и я попросил о переводе заведующего учебной 
частью - он часто беседовал с нами и хорошо знал каждого учащегося. Он обещал 
мою просьбу выполнить. И выполнил.

Мне казалось, что на механическом отделении я овладею более "мужественной" 
профессией. Здесь больше часов отводилось черчению, сопротивлению материалов, 
изучению деталей машин, технике. Все это отвечало моим стремлениям.

Я с интересом изучал машины и любил черчение. Оно требовало усидчивости, 
прилежания, но это меня не отпугивало. Напротив, я с удовольствием вычерчивал 
сложные детали машин в разрезе. Черчение углубило мой интерес к технике: 
вычерчивая деталь, я невольно раздумывал о том, сколько вложено в эту машину 
человеческого труда и изобретательности.

У меня появилась дополнительная нагрузка: мне часто поручали выполнение 
наглядных пособий - чертежи машин и деталей, которые изучались на нашем курсе.

Времени для спорта оставалось мало, но я все же ежедневно тренировался на 
турнике да и гирю не забывал. Мы усиленно готовились к сдаче норм ГТО. 
Относились к этому серьезно, так же как и к занятиям ПВХО. Сдав нормы, значки 
берегли, носили их с гордостью.

В комнате жило еще семеро студентов - славные, дружные ребята, отличники учебы, 

комсомольцы. Вечерами мы все занимались за большим столом. Особенно мне 
нравился 
староста нашей комнаты - Тихон. Я ему во многом подражал. Он был удивительно 
трудолюбив, мог заниматься при любом шуме. Упрется, бывало, локтями о стол, 
зажмет уши ладонями и читает. Иногда ребята уходили в кино, и я оставался один.

Мне еще не доводилось разговаривать с секретарем комсомольской организации 
техникума Мацуем. Знал я его только в лицо, зато слышал о нем много хорошего. 
Ребята уважали его, говорили, что с ним можно всем поделиться, все ему 
рассказать.

И вот однажды, когда я сидел один в комнате за учебниками, в дверь постучали, и 

вошел Мацуй.

Пожав мне руку, он сказал:

- Знаю, тебе сейчас не до разговоров. Но мне надо кое о чем с тобой потолковать.
 
Говорят, ты рисовать умеешь.

- Я не учился.

- Знаю. Но слышал, что ты еще в школе оформлял стенгазету. Верно?

Комсорг говорил со мной по-товарищески, а я молчал, в замешательстве глядя в 
пол. Для чего он меня спрашивает? Мацуй пояснил, словно отвечая на мою мысль:

- Нам для студенческой стенной газеты нужен художник.

- Да какой я художник!

- А не ты ли это рисовал? - Он показал на рисунки, висевшие над кроватями, 
небольшие пейзажи, которые я перерисовывал с открыток.

- Да я... - отвечаю, переминаясь с ноги на ногу и чувствуя себя до крайности 
стесненно. А он, осмотрев все, весело сказал:

- Дело пойдет, Ваня.