контроля за продуктами питания не было, и никто на этот счет не проявлял 
беспокойства. Не было в ту пору и никакой надежной сигнализации в системе 
охраны помещений, где жил и работал Насер. Обсуждали мы и проблему возможного 
заноса в служебные помещения и залы заседаний радиоактивных и отравляющих 
веществ.
    Египтяне хотели получить от нас специальную аппаратуру для обнаружения 
таких веществ и были шокированы, когда наши генерал и полковник порекомендовали 
проверять помещения при помощи птички в клетке. Если птичка погибнет — значит, 
и человеку находиться в этом помещении опасно. Египтяне никак не могли поверить 
в эффективность этого способа и все время спрашивали, нет ли более современной 
технологии. Наши авторитетные специалисты отвечали, что кое-какие работы в этом 
направлении ведутся, но «птичка все равно лучше». Потом эта «птичка» долго 
упоминалась в наших разговорах с египетскими коллегами: «И то хорошо, и то 
прекрасно, но птичка все-таки лучше».
    Насер был прекрасным оратором. Он часто выступал перед массовой аудиторией, 
и его всегда слушали с большим вниманием, как завороженные. Надо иметь в виду, 
что Насер обращался одновременно и к грамотному, и к совершенно неграмотному 
населению и последнее обстоятельство всегда принимал в расчет. Он по нескольку 
раз повторял одну и ту же мысль или даже одну и ту же фразу с небольшими
109
вариациями. Таким способом он добивался, чтобы мысль пробила дорогу в сознание 
слушателя и прочно усвоилась.
    Одевался Насер просто, не любил разных украшений вроде запонок, заколок для 
галстука, но костюм на его представительной фигуре сидел всегда отлично. 
Стригся он коротко, и все в нем выдавало человека военного, навсегда усвоившего 
армейскую привычку к строгости в одежде и к подтянутости во внешнем виде.
    Он и сам определял по внешнему виду человека, служил тот в армии или нет. 
Для него это было важно. Во время первого визита Насера в Москву мы с Викентием 
Павловичем Соболевым подошли к нему для согласования каких-то вопросов, а он 
нам вместо приветствия бросил: «Ребята, что-то у вас выправка и шаг чисто 
военные!» Насер, конечно, пошутил: ему хорошо была известна наша ведомственная 
принадлежность.
    Насер никогда и никому не подражал, для него в этом и не было необходимости 
— он сам был цельной натурой, достойной подражания. И здесь вновь напрашивается 
сравнение с Садатом, который все время играл какую-нибудь роль, жил постоянно 
«в образе»: изображал из себя то философа, то отца нации, то хитроумного 
политика, то военного стратега. Многим в Египте известно, что в молодости 
образцом для подражания ему служил Гитлер. Это объясняется и политическими 
обстоятельствами: немцы в годы второй мировой войны одно время одерживали 
победы над англичанами в Африке, и некоторые египетские политические деятели и 
армейские офицеры ждали прихода в Каир Роммеля как избавителя от английской 
оккупации. На долгие годы внимание Садата привлекли такие фигуры, как Черчилль 
и Сталин. Им он тоже стремился подражать, изучал их биографии и особенно манеру 
их поведения. Садата преследовало желание произнести перед народом непременно 
историческую речь, которая бы навсегда запомнилась нации и имела решающее 
значение в политической жизни страны. В связи с этим он испытывал повышенный 
интерес к известному обращению Сталина к народу 3 июля 1941 года. По мнению 
ряда историков, эта речь сыграла большую роль в мобилизации советского народа 
на борьбу с немецкими оккупантами. Именно такую речь и хотелось произнести
110
Садату, в чем он признался нашему послу В.М.Виноградову. Но вернемся к Насеру.
    Несмотря на импозантность всего облика Насера и исходившие от его фигуры 
силу и уверенность, при более длительном общении с ним можно было заметить и 
его нервное состояние и хроническое переутомление, связанные с постоянным 
недосыпанием и с работой на износ. Руки у него, когда он вел сложные переговоры,
 нервно подрагивали, а ногти всегда были обкусаны до живого мяса.
    Когда мне приходилось видеть Насера после длительного перерыва, то сразу 
бросалось в глаза, как быстро он стареет. Заметно прибавлялось седины, и, 
главное, менялось выражение глаз. Они становились все более печальными, а в 
последние годы его жизни — и просто тоскливыми. Разочаровывали неудачи, отход 
некогда близких друзей, пагубно сказалось и поражение Египта в войне с Израилем 
в 1967 году.
    Во второй командировке в Египет, куда я прибыл 8 сентября 1970 года, мне 
уже не удалось увидеть Насера живым. 28 сентября он скончался, а 1 октября 
состоялись его похороны, на которые собрался чуть ли не весь Египет. Тут 
уместно вспомнить и похороны Садата, за гробом которого в окружении 
многочисленных солдат и полицейских шло лишь немногим более 500 человек. Даже 
падкие на зрелища каирцы не пошли за гробом Садата.
    Когда похоронный кортеж с телом Насера направлялся из центра Каира в 
сторону Гелиополиса, египтяне, вышедшие проводить Насера в последний путь, не 
только заполнили все улицы, крыши и балконы домов, но сидели также на 
электрических столбах, а несколько человек, как это ни удивительно, 
разместились прямо на проводах. Количество задавленных и растоптанных людей во 
время похорон Насера неизвестно, но их было очень много. Давка была и в том 
месте, где собрались высшие должностные лица Египта и иностранные делегации, 
прибывшие на похороны.
    Закрытый гроб с телом Насера установили в одном из помещений бывшего 
Высшего совета революционного командования. Было жарко, душно, тревожно. Масса 
народа толкалась в помещении и вокруг него. Время от времени кому-то 
становилось плохо. Сначала рухнул ближайший соратник Насера Али Сабри, а потом