ь овцу вблизи мне очень 
нужно. 
Старик с проворностью юноши приволок овцу к машине. Я достал из багажника 
дозиметр 
и убедился, что животное не посыпано атомным пеплом. Небольшое колебание 
стрелки 
вполне допустимо - овца целый день под солнцем. 
Никто из казахов даже не поинтересовался, зачем я проверяю их живность прибором,
 не 
было разговора и об атомных взрывах. Никаких подозрений, никаких [172] жалоб на 

здоровье. Не было ни одного случая гибели овец. 
Отъехали не так далеко, когда младший лейтенант похлопал меня по плечу: 
- Останови! Лиса!.. 
Выйдя из машины, милиционер стоя выстрелил из винтовки. 
- Готова! - крикнул он и пошел вверх по склону высоты. 
Вскоре принес красивую лисицу. 
- Упитанная - значит, шкура не будет линять. Тебе на память, - он бросил 
огненно-
рыжую красавицу в машину. 
Я достал дозиметр, проверил: никакой радиоактивности. 
- Не бойся, лиса чистая, не пыльная, потому что облизывает себя, - сказал 
младший 
лейтенант. 
Вечером начальник райотдела милиции позвал меня в гости. Глинобитное жилище 
внутри нисколько не хуже квартир в кирпичном доме. В одной из комнат на шкурах 
архаров, разбросанных на полу, сидели гости. Младший лейтенант называл каждого 
по 
должности в том порядке, как они расположились: начальник райотдела КГБ, второй 

секретарь райкома партии, заместитель предисполкома, директор школы, секретарь 
райкома комсомола, председатель колхоза... Они поочередно поднимались и, когда 
я 
пожимал руку, называли имя и фамилию. Для меня поставили низенькую скамеечку. 
Появилась белая скатерть. Старая казашка - мать милиционера - принесла таз с 
горячим, душистым бешбармаком. В объемных старинных мисках лежали горками 
огурцы, помидоры, головки лука, чеснока. Кто-то разрезал хлеб и наделял всех 
большими 
кусками. Хозяин поставил перед каждым гостем пиалы для шурпы - бульона из 
баранины - и граненые стаканы для хмельного. Один из гостей раскупоривал 
бутылки и 
дополна наливал подставленные стаканы. Я сказал было, [173] что коньяк не 
годится пить 
стаканами, но военком одернул меня: 
- Здесь свои порядки. 
Мне было позволено есть ложкой. Все другие гости брали бешбармак, засучив 
рукава, 
пальцами и отправляли себе в рот, запивая из пиалы горячей шурпой, - таков 
обычай. 
Ко мне подсел секретарь райкома и сказал тихо: 
- Скрыл я от тебя бурты зерна в степи. Подумал, что донесешь о задержке 
отправки. А у 
нас транспорта мало. Давай завтра проверим, не заражено ли. Я знаю, зачем ты 
приехал... 
Проверив три бурта примерно по 50 тонн пшеницы, я ужаснулся: прибор показал 
большой 
уровень радиации. Неудивительно: зерно с зараженного поля собрано в одно место. 

- Судить нас будут, если мы отправим зерно на мукомольные заводы и отравим 
тысячи 
людей, - сказал я. 
- Что делать? - спросил перепуганный секретарь. 
- Сжечь! - посоветовал я, что и было сделано в тот же день. [174] 
Утром я проснулся от возбужденных голосов. Вышел умыться и понял: начался 
"степной 
дождь". Ветер поднимал мусор и гнал его по улице. Опавшие листья, сено - все 
перемешалось с пылью и летело выше крыш домов. Небо потемнело. Может ли 
удержаться на земле радиоактивная пыль после такой бури? Ее гонят с возвышенных 

участков в березовые околотки и камышовые долины не только потоки дождевой воды,
 но 
и ветер. Никто не может утверждать, что наши площадки, над которыми взрывались 
атомные бомбы, не присыпаны радиоактивной пылью. 
Однако искать радиоактивные пылинки в степи за две - три сотни километров от 
полигона, хотя бы и через несколько дней, бессмысленно. Тем более их не может 
быть 
через год. Радиоактивные вещества представляют опасность лишь в первые часы 
после 
выпадения, когда их воздействие наивысшее, а затем они ослабевают в сотни раз. 
Облако 
дыма и пыли, значительно о