разведки, которая брала пробы воздуха и грунта на различном удалении от 
полигона. 
Наш первый выезд на поле был непродолжительным. И не только из-за опасности - 
требовалось поскорее доложить руководству о результатах. Собственно, ради этого 
нас и 
выдвигали возможно ближе к месту взрыва. Сведения о состоянии наших площадок, 
как 
приказывал начальник отдела полковник Горячев, я должен был представить сразу 
же на 
командный пункт. Но, видимо, Горячев не знал, что на этот раз на стационарном 
КП 
руководства не будет. 
Все мы оставались под впечатлением взрыва. Удивляли парадоксальные картины. Как,
 
например, случилось, что машины, стоявшие недалеко от нас, были сильно 
повреждены, а 
люди не пострадали? Позже [111] разобрались: чем крупнее объект, тем больше он 
принимает воздействия ударной волны. К тому же люди, как те наполненные 
жидкостью 
резиновые резервуары на опытной площадке, эластичны и способны вынести ударную 
волну такой силы, при которой самолет или деревянное строение полностью будут 
разрушены. Ну а от светового излучения нас спасли облака. 
На Опытном поле встретили подполковника Н. А. Козлова - заместителя начальника 
службы безопасности. 
- Как, Николай Александрович, лишнего не нахватаем? - спросил я, сняв маску 
противогаза. 
- В центре уже тридцать "р", а будет еще меньше, - ответил Козлов. 
Это для нас "семечки". Когда в 1953 году произвели наземный водородный взрыв, 
на том 
же месте было несколько сот рентген. Но и тогда обошлось без ЧП. Мне 
рассказывал об 
этом сослуживец - участник того события Алексей Александрович Мальков. По 
специальности он военный ветеринар, и ему поручили выставить животных на 
площадке, 
где они могли получить восемьсот рентген - смертельную дозу, как определяли 
ученые. 
Мальков один - поскольку солдат и водителей на такие эксперименты брать не 
разрешалось - отвез прицеп с собаками и овцами на площадку с несколькими 
сотнями 
рентген, а затем возвратился за еще одним прицепом. 
Все животные через некоторое время погибли. Алексей Александрович не знал, 
сколько 
рентген получил он сам. Прибор индивидуального контроля был сомнительной 
надежности, не способный определить дозу точно, но несколько дней Мальков 
проболел. 
И хотя подобных экспериментов у него насчитывалось много, на здоровье он в свои 

семьдесят лет не жаловался. 
Закончив беглый осмотр своих площадок, мы поехали на "Ша", где должен был 
находиться пункт дозиметрического контроля. Требовалось к тому же снять 
спецодежду, 
сдать приборы индивидуального контроля. Так всегда было, но на этот раз на 
разрушенном "Ша" никого не оказалось... [112] 
Я решил ехать на КП. Там мы застали солдат, убирающих территорию. Здесь же 
стояла 
пожарная машина. Видимо, мои данные уже никого не интересовали. 
- Где Курчатов? - спросил я у коменданта старшего лейтенанта Юрия Воронина. 
- Был утром. И маршал Неделин был, но они еще до взрыва уехали, - торопливо 
ответил 
Воронин. - И вы уезжайте скорее. Здесь высокий уровень радиации, не положено. 
Мы 
уберем немного и тоже уедем. 
С высокого бруствера, насыпанного перед подземным КП для отражения ударной 
волны, 
просматривалось все Опытное поле. В бинокль отчетливо были видны два танка, 
уходившие в юго-восточном направлении. За ними тянулся длинный шлейф пыли. Это 
дозиметристы шли по следу радиоактивного облака, все молодые офицеры-танкисты...
 
Один из таких отважных разведчиков, Борис Барсуков, в дальнейшем стал 
заслуженным 
рационализатором: на его счету было полторы сотни рационализаторских 
предложений и 
изобретений. Не только мы, сослуживцы, но и знаменитые ученые с почтением 
признавали талант Бориса Николаевича Барсукова, прибывшего в закрытую воинскую 
часть в Звенигороде еще в 1948 году. Всю свою службу в Вооруженных Силах он 
отдал 
полигону и был одним из лучших инженеров по приборам. Жена его, Любовь 
Николаевна, 
по образованию преподаватель английского языка, стала лаборанткой-гемотологом и 

вмест