о много. Не имея опыта, с задачей я не справился. Цены на орехи 
мне 
показались слишком уж высокими. Свежие фрукты тоже не приобрел, боясь 
заморозить 
их. Да и базар в морозные дни беднее обычного. Решил купить только мясо. 
Присмотрел 
висевшую тушу. Мне сказали, что это молодой бычок, и я, не торгуясь, взял тушу 
целиком. 
Для удобства взвешивания и транспортировки попросил разрубить ее на четыре 
части. 
Закупил еще кое-что и вечером выехал домой. Началась пурга. На полпути машина 
врезалась в сугроб, и мы застряли. Попытки водителя пробиться оставались 
тщетными. 
Вся надежда на дорожников. Чтобы не сжечь до последней капли горючее, шофер 
периодически глушил мотор. Я задремал. Сквозь дрему услышал испуганный голос 
водителя Глухова: 
- Смотрите, товарищ подполковник, что это такое? [78] 
Я открыл глаза и увидал множество зеленоватых огоньков. Они перемещались, 
приближались к нам. 
- Волки! - крикнул я. - Мясо учуяли. Заводи! 
Оружия у нас не было. Я стал хлопать дверцей машины, и огоньки исчезли. Но 
после того, 
как мотор переставал работать, волки появлялись опять. Так повторялось раза три.
 Потом 
сквозь тьму пробились лучи автомобильных фар. К нам подъехал самосвал. Все 
обошлось 
благополучно, если не считать огорчения моих заказчиков. Привезенная туша мяса 
оказалась старой коровой, и делить ее по справедливости было делом трудным. 
Посыпались упреки, в том числе и такой: "А еще окончил Военную академию тыла и 
снабжения..." 
Прошла яркая зима. Растаял снег, и на весенних болотцах в степи появилась 
перелетная 
водоплавающая дичь. Мы выезжали на охоту не только в выходные дни, но и вечером,
 
после работы. Возвращались всегда с трофеями. 
После мая всем желающим выделили по сотке земли, и мы посадили овощи. Пожалуй, 
не 
было на полигоне другого места для свободного общения офицеров, невзирая на 
ранги, 
как на огородах. Вечерами, надев спортивные костюмы, мы выходили семьями на 
сельхозработы и трудились весело дотемна. Для удобрения 
почвы черпали прибрежный ил и носили его ведрами на грядки. О радиоактивности и 

разговоров не вели. 
Думаю, что берег Иртыша был свободен [79] от радиации, как и сама вода, которую 
мы 
приносили для чая. Она была мягче хлорированной в водопроводе. Значительно 
большую 
опасность для Иртыша представляли бороздящие его катера, баржи, канализационные 

сбросы в Семипалатинске, Усть-Каменогорске, Павлодаре и других городах и 
поселках, в 
том числе и в нашей "Лимонии". В сибирскую реку стекали и растворенные 
удобрения, 
легкие частицы грунта, и весной вода становилась мутной, насыщенной химикатами. 

В Иртыше уже не было того изобилия ценнейших пород рыб - осетров, стерляди, 
нельмы, как в былые времена. В старицах, местами заросших травой, рыбы водилось 

больше, но в основном это были карась, окунь, щука. Дичь здесь уже не 
оставалась на 
лето, боялась людей. С увеличением машин не стало озер и речек, на берега 
которых не 
ступала бы нога охотника. 
Урожай на наших огородах созрел богатый, но воспользоваться им моей семье не 
пришлось. Мы получили программу испытаний, из которой явствовало, что 
намечается 
взорвать мощную водородную бомбу. 
Разбираясь с особенностями взрыва, главным образом с его последствиями, мы с 
Сердобовым решили, что оставаться семьям на полигоне небезопасно. И другие 
офицеры 
под разными предлогами стали отправлять детей с женами куда только можно. 
В начале лета врачи отметили у моей жены резкое падение гемоглобина. Никому не 
говоря, я мучился в догадках. Бывает так, что одни люди легко переносят даже 
большие 
дозы радиации, а на других действует незначительное облучение. Меня, например, 
не 
покидал фурункулез, и врачи связывали это с работой на ядерном полигоне. 
Приехавший на полигон с группой врачей доктор медицинских наук Поляков, с 
которым у 
меня завяза