ециально оборудованном виварии за 

лабораторными корпусами пятого сектора. Каждый в своей пронумерованной клетке. 
У 
двери металлический карман с научно-исследовательской документацией: возраст 
животного, сведения о заболеваниях и поражениях после испытаний, степень 
радиоактивного заражения, результаты лечения, анализы крови и тому подобное. 
Здесь же 
операционный и исследовательский корпус, лаборатория, кабинеты ветеринаров. 
Время от времени до городка доносился разноголосый лай - начиналась кормежка. 
Среди этих несчастных ожидал своей мучительной гибели и красивый чистопородный 
красный сеттер. 
Однажды, когда животных заводили в кузов крытого грузовика, чтобы отправить на 
испытательные площадки, танкист Орлов, заядлый охотник, и увидел красного 
сеттера. 
Умные карие глаза собаки выражали не испуг и злобу, как у других псов, а 
тяжелую грусть 
и полное невнимание к людям. 
- Рекс? - позвал подполковник, вспомнив имя своего щенка той же породы, 
погибшего 
годом раньше. 
И надо ведь: сеттер заскулил, стал рваться с цепи и порвал ошейник. Подбежав к 
Орлову, 
он не бросался на грудь, не выражал радости, как это делают собаки, встретив 
хозяина, а 
распластался возле его ног и жалобно застонал, будто умоляя спасти его. Михаил 
Николаевич приласкал сеттера и взял в свою машину. 
Начальство объявило подполковнику выговор за похищение подопытного животного, 
но 
для Рекса все обошлось благополучно, и он много лет добросовестно служил своему 

спасителю. С охоты Орлов привозил уток больше, чем другие. 
Подполковник уже после моего отъезда с полигона тяжело заболел и умер. Быть 
может, 
высокие дозы радиации, которые получал танкист, неизбежно ускорили развитие 
болезни. 
Хотя врачи отрицали лучевую болезнь. Семья Михаила Николаевича, уезжая из 
городка, 
не могла взять с собой Рекса, и красный сеттер опять оказался в виварии... А 
конец и 
псов, и верблюдов, и других подопытных животных не мог быть утешительным. 
Правда, 
мой хороший друг военный ветеринар А.А.Мальков позже говорил мне: 
- Разве я позволил бы отвезти его на поле? Он доживал в виварии... 
В средней школе городка, небольшой и единственной, учились дети офицеров и 
вольнонаемных сотрудников полигона. На ее печати для документов значилось: 
"Московская школа № 1". 
Один офицер рассказал мне о курьезе, случившемся с его сыном. Закончил парень 
десятилетку и поехал сдавать экзамены в Московский полиграфический институт. 
Сдал 
успешно. На приемной комиссии у него спросили, где находится его школа № 1 и 
кто там 
директор. Абитуриент смутился, ответил, что сказать об этом не [71] имеет права.
 
Комиссия усмотрела нечто неладное, и паренька не приняли в институт. Пришлось 
отцу 
срочно вылетать в столицу и несколько дней улаживать дело... 
Нашей дочери пока не грозила такая опасность. Но подстерегала другая: радиация. 

Впрочем, не только ее, но и сынишку и жену. 
Мы в то время не знали уровня радиоактивного фона в городке, но он постоянно 
повышался - и за счет пыли, приносимой частыми бурями с Опытного поля, и "с 
помощью" огромного количества автомашин, возвращавшихся с площадок. 
Дозиметрического контроля на въезде в гарнизон в то время не существовало. Он 
устанавливался только в дни испытания бомбы на выезде с Опытного поля. 
Частенько 
контролеры-дозиметристы останавливали наши машины с загрязненными радиоактивной 

пылью колесами и низом рамы. Через несколько дней, когда место взрыва уже не 
имело 
высокой радиации, контроль снимался, но мы сами привозили радиоактивную пыль в 
городок, заносили ее на своей одежде и обуви. Не располагая дома ни дозиметром 
коллективного пользования, ни индивидуальным контрольным прибором, не знали об 
уровне радиации в своих квартирах. 
Но он, несомненно, был. Где-то меньше, где-то больше, но был. 
После семимесячного житья в городке дочь и жена стали болеть, у сынишки позже 
появилась близорукость. Жена, до того цветущая, здоровая, не знавшая врачей, 
[72] 
получила болезнь печени, не все благополучно стало и с анализом крови. Можно