влюбилась в русского военнопленного, молодого инженера из Ленинграда Владимира 
Козлова. Она помогла ему и двум его товарищам по плену бежать в Швецию. После 
войны Ховик решила разыскать Козлова в России. Владея русским языком, она 
получила должность в норвежском посольстве в Советском Союзе.
    Здесь она восстановила контакт с В.Козловым, попав в поле зрения КГБ. При 
помощи Козлова она была завербована. Ее работа на нас заключалась в передаче 
секретных документов, причем не случайных и не валом, а вполне определенных. 
Устная информация с ее стороны особого интереса не представляла, поскольку она 
занимала техническую должность и не разбиралась в хитросплетениях внешней 
политики.
    Таким образом, она работала на нас с конца 40-х годов вплоть до ареста в 
январе 1977 года — более 30 лет. Редко кому удается работать на иностранную 
разведку так долго. Особенно полезными были
105
ее услуги после возвращения из Москвы на работу в МИД Норвегии. Я 
непосредственно с ней не работал. С Ховик встречался поначалу резидент Леонид 
Лепешкин, а впоследствии оперативный работник Александр Принципалов. Но летом 
1971 года, когда Лепешкин находился в отпуске, мне довелось провести одну 
встречу с ней в месте, расположенном далеко от Осло. Как обычно, я тщательно 
проверился на маршруте следования. Учитывая важность встречи, я послал всех 
своих сотрудников «на задания» в город, чтобы максимально оттянуть силы местной 
контрразведки.
    Стояла прекрасная погода, и мы беседовали с Ховик минут двадцать, 
прогуливаясь по лесу. В завершение встречи она передала мне секретные материалы,
 сказав, что слышала обо мне в норвежском МИД как о знатоке норвежской внешней 
политики. У меня о ней сложилось впечатление как об очень совестливом источнике,
 руководствовавшемся идеологическими мотивами. Мы высоко ценили ее вклад, 
несмотря на то что за все эти годы никогда не получали действительно 
сенсационных документов. Но поток материалов от нее был стабильным и затрагивал 
именно те вопросы, которые нас прежде всего интересовали.
    То, что норвежская контрразведка затратила столько времени на выявление 
Ховик после получения «сигналов», кому-то может показаться странным, но 
необходимо отдавать себе отчет в сложности идентификации агента, если не знаешь 
ни его имени, ни должности. Но, в конце концов, она была женщиной, владевшей 
русским языком и работавшей ранее в норвежском посольстве в Москве, как и 
Ингеборг Люгрен. Между арестом Люгрен и захватом Ховик прошло около 12 лет.
    Возможно, сыграл свою роль и тот факт, что после измены Носенко в 1964 году 
в отношениях с Ховик был сделан годичный перерыв. После того как страсти 
улеглись, контакт возобновился. Тем не менее, несмотря на все предосторожности, 
уберечь Гунвор Галтунг Ховик не удалось. Летом 1977 года, еще до начала 
судебного процесса, она скончалась в тюрьме.
    За успешную многолетнюю работу Гунвор Ховик была награждена советским 
орденом Дружбы народов. Конечно, сам орден не мог быть передан ей, потому что 
он стал бы неоспоримой уликой. Но и орден, и наградные документы были показаны 
разведчице, чему она была искренне рада. После ее смерти в закрытом музее 
разведки в Ясенево был помещен ее портрет под псевдонимом «Грета» с указанием, 
что она была «важным информационным источником в Скандинавии».
    Глава 10
    СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ ОДНОГО
    ИЗ РУКОВОДИТЕЛЕЙ РАЗВЕДКИ — КОРОТКАЯ ГЛАВА
     
    Семейство в полном сборе! Какое редкое явление! Впервые за последние 8 лет 
мы собрались все вместе, включая бабушку моих детей. Это случилось в 1972 году 
в Москве, после моего возвращения из последней командировки в Норвегию. Старший 
сын Александр, которому исполнилось тогда 18 лет, пошел по моим стопам и учился 
в Институте международных отношений, осваивая голландский и английский языки. 
Младший, десятилетний Алексей, проучившийся три года в советской школе в 
Норвегии, собирался поступить в четвертый класс одной из московских школ.
    Алексей впоследствии также поступил в МГИМО и изучал шведский язык. Я 
рекомендовал сыновьям стать специалистами-международниками, не уточняя 
конкретных моментов будущей специальности. Непосвященному может показаться 
странным, что даже старший, уже взрослый сын не знал в то время, что я работаю 
в разведке. Из соображений конспирации я не говорил ему, что уже 
продолжительное время работаю не в МИД, а в спецслужбах. Лишь спустя несколько 
лет, когда я достаточно долго проработал на руководящих должностях в Центре и 
«шило в мешке» уже невозможно было больше утаить, дети узнали мое подлинное 
место службы и, примерно, занимаемое положение.
    Окончив вуз, Александр работал в нашем посольстве в Брюсселе, а Алексей в 
течение нескольких лет — в Стокгольме. Потом он покинул дипломатическую службу 
и перешел на работу консультантом в один из банков Москвы.
    В 1972 году Москва по-прежнему была городом с весьма сложными жилищными 
условиями. Конечно, в 60-е годы в ней было построено огромное количество 
квартир, что не шло ни в какое сравнение с началом 50-х, когда я был студентом. 
Официальная норма жилой площади в Москве составляла 9 квадратных метров на 
человека, и реально встать на очередь для улучшения жилищных условий могли 
только семьи, имеющие более скромное жилье.
107
    Практиковалось предоставление комнат в коммунальных квартирах на две и 
более семей. В 1958 году, проработав 4 года в МИД, я получил двухкомнатную 
квартиру вместе с одним из моих министерских коллег. После всех наших мытарств