хорошие отношения с норвежским премьер-министром Трюгве Браттели. Тон бесед был 
теплым и дружеским. Кстати, чисто в человечес-
98
ком плане у Косыгина и Браттели было много общего. Они говорили, если можно так 
сказать, на одном языке — трезво, по-деловому, без эмоций, чуть ли не 
академично.
    И, тем не менее, Косыгин вынужден был вылететь в Москву на день раньше. 
Будучи человеком чрезвычайно ответственным, он стремился успеть сделать как 
можно больше и чувствовал некоторую неловкость перед принимающей стороной.
    На заключительных переговорах в день отъезда Косыгин подозвал меня к себе и 
попросил предупредить всех, кого положено, что полная готовность к вылету 
должна быть в два часа дня. Я передал соответствующие распоряжения.
    Но затем Косыгин вновь позвал меня и, ссылаясь на нежелание скомкать важную 
фазу переговоров, поручил отсрочить вылет на два часа. Потом последовала еще 
одна отсрочка — для проведения заключительной пресс-конференции. Перед самым 
отлетом он нашел время лично сказать добрые слова послу Сергею Романовскому и 
мне за участие в организации удачного визита. Втроем мы выпили по рюмке коньяку.

    Политическое будущее Косыгина оказалось безрадостным. Еще в 1968 году в 
обществе можно было заметить тенденцию, которая впоследствии была названа 
застоем. Для обеспечения собственной власти Брежнев собрал вокруг себя на 
ключевых постах старых друзей. Ради «стабильности» под сукно попадало все, что 
могло привести к реформам. Государство стало менее демократичным, в области 
политики наблюдалось даже некоторое отступление от достигнутого. Это 
происходило именно в то время, когда должны были развернуться в полную силу 
вынашивавшиеся Косыгиным реформы. Он сохранил свой пост, но вынужден был 
заниматься вопросами текущего управления. От решения стратегических вопросов 
экономики его, по сути дела, отстранили. Я считаю это большим несчастьем для 
нашей страны. Но, к сожалению, в политике не всегда побеждает достойнейший и 
умнейший.
    Глава 9
    «ЖЕНЩИНА В ПОСОЛЬСТВЕ»
     
    Сентябрьским утром 1965 года я направлялся пешком в сторону советского 
посольства в Осло. По пути заглянул в газетный киоск. Все газеты пестрели 
огромными заголовками о разоблачении «норвежской Мата Хари» по имени Ингеборг 
Люгрен. Развертывалась очередная шумная кампания шпиономании. Люгрен? Ее я 
несколько раз видел в Москве, работая в МИД. Эта дама являлась секретарем в 
норвежском посольстве, отвечала на приличном русском языке на телефонные звонки,
 согласовывала визиты посла в МИД, другие протокольные мероприятия и встречи. 
Короче, мне доводилось с ней общаться. Но могла ли она быть советским агентом? 
Насколько мне было известно, она не фигурировала в оперативных документах даже 
в качестве полезного контакта.
    Позволю себе небольшое отступление о том, что вкладывали советские 
спецслужбы в понятие «контакт». Люди, попавшие в число контактов, как правило, 
не догадывались, что имеют дело с сотрудником разведки. Уже после одной-двух 
встреч всем контактам — журналистам, политическим деятелям, ученым, дипломатам 
и т.д. — присваивались псевдонимы. Это не означало, разумеется, что контакт 
рассматривался как агент или потенциальный агент. Соблюдалась обычная мера 
предосторожности для предотвращения утечки информации на тот случай, если 
отношения с контактом со временем приобретут иной характер.
    Все сотрудники КГБ обязаны были руководствоваться инструкциями об 
обязательном употреблении в переписке и на внутренних совещаниях только 
псевдонимов. Нарушение этого требования рассматривалось как серьезный служебный 
проступок или как преступление, если речь шла о разглашении государственной 
тайны.
    Цель была ясна: запутать противника даже в тех случаях, если ему удастся 
перехватить документы или получить информацию путем прослушивания. Употребление 
псевдонимов в определенной степени уменьшало степень ущерба в случае 
предательства. Противнику было
100
непросто установить, что стоит за псевдонимом: агент, доверительная связь, 
информационный контакт или первичный объект изучения.
    «Супершпионка» Люгрен не относилась ни к одной из этих категорий. Это 
подтвердил ответ на запрос резидентуры из Центра. Дело пахло крупной 
провокацией. Напрашивался вывод: влиятельные силы в Норвегии хотят использовать 
громкое «шпионское дело» для нагнетания всеобщей подозрительности и отравления 
атмосферы, сложившейся после недавнего визита Хрущева.
    Резидент в это время находился в отпуске, и я исполнял его обязанности. 
Военный атташе посольства на вопрос о том, имеет ли Люгрен какое-либо отношение 
к ГРУ, ответил отрицательно. Центр на наш запрос дал дополнительную информацию, 
что Люгрен действительно с такого-то по такое время работала в посольстве 
Норвегии на невысокой должности, к органам госбезопасности СССР отношения не 
имела и, напротив, обоснованно подозревалась в принадлежности к агентуре ЦРУ. 
Были зафиксированы случаи, когда Люгрен осуществляла «броски» писем для 
советских граждан в обычные почтовые ящики по заданию сотрудников ЦРУ, 
работавших под прикрытием американского посольства. Американцы, видимо, считали,
 что проведение таких операций скромной сотрудницей посольства маленькой 
Норвегии увеличивало их шансы остаться незамеченными.
    На следующее утро я вновь шел на работу пешком. Вдруг увидел, что начальник