обмена ее на товар. Это — очень опасный путь, и контрразведка только и ждет 
такого случая, чтобы поймать контрабандиста с поличным и предложить ему 
единственный выход без шума и полюбовно решить вопрос — стать предателем и 
работать на них в качестве агента.
      В мою бытность в Скандинавии на весь мир «прославились» дипломаты из 
северокорейских посольств в Копенгагене, Осло и Стокгольме. Пхеньян объявил 
экономию валюты и практически перестал переводить деньги на содержание 
посольств. Дипломаты были вынуждены приобретать по дипломатической скидке 
спиртное и перепродавать его по городской цене своим контактам. Разница шла на 
выплату зарплаты и поддержание «представительских штанов». Но недолго музыка 
играла, недолго фраер танцевал! Все эти незаконные операции стали предметом 
пристального внимания полиции. Она собрала необходимый компрометирующий 
материал и направила его в свой МИД. Некоторое время спустя все северокорейские 
посольства были закрыты, потому что в них некому было работать. Все дипломаты и 
техсостав были объявлены персонами нон грата и высланы из страны.
      Однажды консул М. Федосеев, сменивший А. Серегина, вошел в приемную 
консульства и попросил меня выехать с ним в город.
      — Ты мне понадобишься, если возникнет необходимость в твоем датском, — 
лаконично бросил он на ходу, садясь в машину.
      — Куда мы едем?
      — В полицию.
      — Чтото случилось?
      — Случилось. — Федосеев выругался и достал из «бардачка» сигарету. — Жену 
завхоза взяли за воровство в магазине. Она сидит в кутузке в Политигордене36.
      Мы молча въехали в мрачный двор полицейского дома, сказали дежурному 
офицеру фамилию комиссара, и он по лабиринтам провел нас к нужному кабинету.
      Комиссар был настроен агрессивно и без предисловий объяснил суть дела, по 
которому он попросил приехать советского консула: госпожа имярек, находясь в 
магазине тканей на Триангеле, вошла в примерочную, намотала на себя кусок 
понравившейся ей материи и пыталась выйти с ней из магазина.
      — Вот вещественное доказательство. — Комиссар полез в ящик стола и 
выбросил на стол метров десять какогото цветастого штапеля.
      Мы покраснели со стыда, и консул высказал предположение, что «возможно, 
возникло какоето недоразумение».
      — Вы думаете, моим ребятам нечего делать, как устраивать провокации 
советским дамочкам из посольства? — оскорбился комиссар. И действительно, 
подумал я, у криминальной полиции своих дел по горло, чтобы отбирать еще хлеб у 
ПЭТ. — Этот кусок материи мы размотали с нее при свидетелях на месте 
преступления.
      — Мы просим прощения за причиненные вам хлопоты, — начал было консул, — и 
готовы извиниться за нашу гражданку…
      — Ладно, — смягчился комиссар, — забирайте ее с собой и что хотите, то с 
ней и делайте.
      Через пять минут в кабинет комиссара ввели заплаканную жену завхоза и 
сдали ее нам на руки под расписку. Она пыталась всю дорогу объяснить, что «не 
помнит, как ее бес попутал», и что она сожалеет о случившемся, а мы молчали. К 
консулу, заместителю резидента по вопросам безопасности, и раньше поступали 
сигналы о неблаговидном поведении завхозихи, и ее судьба была предрешена. Ее 
посадили на ближайший рейс «Аэрофлота», а через некоторое время, когда 
подобрали нового завхоза, следом отправили мужа.
      Особую главу в нашей жизни в Копенгагене составляли многочисленные 
делегации из Советского Союза. В отличие от какойнибудь СьерраЛеоне или 
Бурунди, в Дании дня не проходило без того, чтобы ее не осчастливила своим 
присутствием какаянибудь делегация из Союза. «Посланцами доброй воли» мог быть 
кто угодно: то министр сельского хозяйства, прибывший ознакомиться с широко 
известными в мире, в том числе в его собственном министерстве, достижениями 
датчан по части маточного свиноводства; то скромный референт из международного 
отдела ЦК с заданием разъяснить датским коммунистам смысл очередной инициативы 
Москвы, о которой уже раструбили по всем странам ТАСС и АПН; то какойнибудь 
академик, ученый, профсоюзный деятель, еще ни разу не выезжавший за предел 
социалистического лагеря.
      По следам только что возвратившейся делегации выезжала новая, с точно 
таким же заданием, но уже не из Ростовской области, а из Липецкой. И липчане из 
тех же номеров гостиницы, в которых ночевали ростовцы, ехали по тому же 
маршруту на фирму «Брюэль и Къер», примеряли там те же самые белые халаты, 
охали, ахали, цокали языками, сокрушенно мотали головами, а оттуда направлялись 
на ферму Ларса Ларсена, смотрели, как он ловко доит породистых коров, кушали 
парное молоко, аккуратно записывали свои впечатления в толстые блокноты, 
заинтересованно обсуждали их, мечтали, обещали ввести «ихние» методы у себя в 
Лебедяни или в Данкове, забросать пустые прилавки магазинов колбасами, сыром и 
прочей снедью…
      Отчеты о поездках за границу уже не умещались в официальных хранилищах 
министерств и комитетов, их переносили в подвалы и котельные, и они пылились 
там никому не нужные, пока дядя Васяистопник не задвигал их кочергой в печку. 
Но нефтедоллары продолжали исправно поступать в казну государства, и делегаты, 
удовлетворив собственное любопытство в Дании, собирались в новые страны, 
например Швецию или Голландию, чтобы наглядно представить себе успехи фирмы 
«Альфа Лаваль» и сконского изобретательного фермера Ларсона.
      Кажется, если бы хоть одна сотая полученных впечатлений была внедрена в 
практику сельского хозяйства Советского Союза, он до сих пор бы процветал, и