располагает более широкими возможностями оценить и перепроверить то или иное 
действие загранаппарата, предупредить слишком беспечного оперработника от 
опрометчивых поступков, но уж слишком часто он злоупотреблял этими 
возможностями в ущерб здравому смыслу и оправданному в шпионском деле риску.
      И что интересно: тот же работник Центра, который успешно «рубил» на корню 
любую инициативу своего загранподопечного, через тричетыре года меняется с ним 
местами, по закону рокировки превращается в мальчика для битья, доказывающего, 
что он — не верблюд, а сотрудник резидентуры занимает его кресло и, победоносно 
свесив ноги с московского Олимпа, бросает в него через «бугор» разящие огненные 
стрелы.
      Нигде так откровенно не раскрывается человеческая сущность, как в 
условиях заграницы. Нигде так остро не ощущается несправедливость и потребность 
в человеческом тепле, как за границей. Общественный строй и социальный прогресс 
не играют здесь роли; во все времена и эпохи работа за границей — эта ярмарка 
тщеславия — была сопряжена с нездоровыми явлениями. Все загранработники прошли 
через полосу горьких разочарований и обид. Не миновала сия чаша и меня.
      Самый неприятный, на мой взгляд, компонент жизни в советской колонии — 
это взаимоотношения дипломатов с техническим составом. Считается, что первые — 
это несправедливо богом избранные люди, проводящие свое время в приятных 
контактах с иностранцами, на приемах и коктейлях, разъезжающие по стране на 
машинах, снимающие в городе служебные шикарные квартиры. А вот технический 
состав — это несправедливо ущемленный в своих правах народ, они вынуждены 
заниматься обеспечением работы дипломатов, обслуживать их, ютиться в посольских 
коммуналках, ходить пешком и наблюдать за красивой жизнью только со стороны.
      Замешенное на человеческой зависти отчуждение отравляет твою жизнь, и, 
что бы ты ни делал, какое внимание и помощь ты бы ни оказывал коменданту, 
шоферу или машинистке посольства, все равно ты останешься для них «высокомерной 
белой костью». Думается, и руководители посольств проводили сознательную 
политику «кнута и пряника», поощряя и приближая к себе поваров и завхозов и 
держа на расстоянии не только атташе, но и своих советников. В некоторых 
посольствах вторым лицом в коллективе был не советникпосланник, а хитрый 
проныра завхоз, умевший угодить, а где надо — шепнуть на ухо послу или сказать 
комплимент его увядающей от возраста супруге.
      Посол — он и в Африке посол. Он обладает полной властью в советской 
колонии и если захочет, то настоит на своем решении, независимо от того, что на 
это скажут руководители других представленных в стране ведомств.
      Кстати, об Африке. Ведь был же в Мавритании послом представитель одной 
среднеазиатской республики (в то время было модно направлять послами в 
африканские и азиатские страны узбеков, туркменов, азербайджанцев, казахов), 
который завел при посольстве в Нуакшоте ферму и заставлял отрабатывать на ней 
определенное время и дипломатов, и технический состав. (Партия как раз 
провозгласила курс на всемерное увеличение сельхозпродукции за счет подсобных 
хозяйств.) Многочисленные жалобы в Москву не выходили за пределы здания МИД на 
Смоленской площади, и посол продолжал бесчинствовать. На ферме появился любимый 
барашек, которому посол чуть ли не присвоил ранг первого секретаря. (О бедный 
Калигула, твой конь в сенате — ничто по сравнению с нуакшотским барашком, а ты 
сам с твоей извращенной фантазией и в подметки не годишься посламсамородкам из 
эпохи Великого Застоя!)'
      Терпение у дипломатов, как и у римской знати, оказалось небеспредельным. 
Когда рьяный проводник партийной линии отбыл в очередной отпуск, один дипломат 
зашел в кораль и прирезал ненавистного барана. Мясо пошло на шашлыки для всех 
сотрудников посольства. Когда посол вернулся из отпуска, ему доложили о 
случившемся, и виновный нахал был взят челядью посла под стражу и посажен на 
хлеб и воду. Тут уж взбунтовалось все посольство, и посол вскоре был отозван из 
страны и благополучно возвращен в свою республику. В отличие от Калигулы, 
который за свои извращенные выходки поплатился жизнью35.
      …Советник Бондарь недолго руководил посольством — Дания не та страна, 
чтобы место посла оставалось вакантным, и в мае 1970 года к нам прибыл 
чрезвычайный и полномочный посол Н.Г. Егорычев. Он был один из немногих, кто 
поплатился почетной дипломатической ссылкой за свою излишнюю самостоятельность 
на партийной и государственной работе — большинство же назначенцев из этой 
категории просто не справлялись со своими обязанностями, и их «пристраивали» 
подальше от Москвы. С точки зрения партии послом мог быть каждый — ведь и 
кухарке было обещано управлять государством!
      Первые шаги посла на новом поприще не обещали ничего хорошего. Он 
устраивал форменные разносы своим подчиненным за то, что датчане почемуто не 
испытывали энтузиазма от мирных и других инициатив Москвы и не торопились 
выполнять ее инструкции. Бывшему первому секретарю Московского горкома КПСС это 
казалось непозволительным безобразием, и он готов был вызвать к себе на ковер 
самого датского министра иностранных дел и «вчинить ему форменный разнос за 
невыполнение». Понадобилось время, в течение которого посол понял, что 
Копенгаген — это не Москва, датские чиновники — не члены партийной городской 
организации, а сам он — дипломат, а не первый секретарь партийной ячейки. 
Кстати, из Егорычева получился, как говорят, неплохой загранработник, и это 
делает ему честь. Он проработал в Дании десять лет и был назначен потом послом 
СССР в Австралии. Но это — исключение из правила. Другие 
партийнономенклатурные послы, сумевшие чемунибудь научиться за границей, мне 
не известны. А Н.Г. Егорычев теперь на пенсии, и его последнее время частенько 
стали интервьюировать журналисты. Ничего плохого, кроме хорошего, я о его 
выступлениях сказать не могу.