симпатией относился ко всему русскому. Он часто брал с собой свою неизменную 
спутницу — жену, гражданку Австрии, которая во многом способствовала выполнению 
им сложных миссий в русских поселках.
      Я говорю об Элдринге в прошедшем времени, потому что его уже нет в живых. 
В ноябре 1991 года он закончил свой срок на Шпицбергене и вернулся в Осло, где 
около двух лет проработал заместителем министра юстиции и умер. Перед отъездом 
на родину он посетил все поселения на архипелаге. В Баренцбурге его вышли 
провожать почти все жители поселка. Он так и остался в моей памяти стоящим на 
палубе своего судна «Сюссель» с неизменной сигарой во рту и доброй печальной 
улыбкой. Не ошибусь, если предположу, о чем он в это время думал: «Эх, дорогие 
мои Иваны! Много вы мне крови попортили, но я не держу на вас зла. Скучно мне 
будет без вас. Ох как скучно!»
      Уезжать с архипелага ему явно не хотелось.
      На смену ему прибыл бывший военный прокурор Одде Блумдаль, тоже в 
преклонном возрасте, но полная противоположность своему предшественнику: с 
юношеской хрупкой фигурой, аскетическим лицом, интеллигентными манерами, он 
производил впечатление студентагимназиста начала XX века и, казалось, мало 
подходил для суровой и сложной работы на Севере. (В фильме «Остров сокровищ» 
ему пришлось бы играть юнгу Джима.) Но норвежцы скроены из крепкого материала, 
и О. Блумдаль в «сжатые сроки» сумел доказать всем, что он вполне достоин 
своего предшественника, несмотря на свой мальчишеский дискант и внешнюю 
скованность.
      Кстати, должность сюссельмана котируется на чиновничьей бирже Осло весьма 
и весьма высоко. После отъезда Л. Элдринга из Лонгйербюена в Осло был объявлен 
конкурс на замещение освободившейся вакансии, в котором участвовали двенадцать 
человек. К финишу прибыл О. Блумдаль.
      На первой четверговой встрече Л. Элдринг долго и внимательно 
присматривался ко мне, вероятно пытаясь составить первое впечатление о вновь 
прибывшем на архипелаг старшем «кагэбисте».
      — Вы знаете, господин Григорьев, — сказал он, хитро улыбаясь, — я пока не 
могу рассматривать вас в качестве вицеконсула, потому что никаких указаний по 
поводу вашего приезда на Свальбард я из Осло еще не получил.
      — Странно, — ответил я. — Уведомление в МИД Норвегии должно было уже 
поступить недели дветри тому назад. Поручение на этот счет из Москвы 
советскому послу в Осло Анатолию Тищенко было дано в конце января.
      — Может быть, может быть, но я до сих пор никакими сведениями о вас не 
располагаю.
      — Что ж, подождем. Надеюсь, вы меня как частное лицо пока не арестуете?
      — Хахаха! Нет, конечно, господин Григорьев, вы можете спокойно 
перемещаться по территории архипелага и… и выполнять… гмм… свои функции. — 
Сюссельман подружески похлопал своей здоровенной ручищей по моему плечу.
      Я не стал говорить Элдрингу о том, что накануне отлета из Москвы я имел 
разговор с советником нашего посольства в Осло Сережей Комиссаровым, который 
проинформировал меня, что МИД Норвегии 11 февраля, то есть за десять дней до 
моего прибытия на Шпицберген и за месяц до четверговой встречи, принял 
соответствующее уведомление и проинформировал об этом контору губернатора на 
Шпицбергене. Начинать знакомство с сюссельманом с того, чтобы уличать его во 
лжи и ставить тем самым в неудобное положение, было, на мой взгляд, неразумно.
      Следующую четверговую встречу Л. Элдринг начал с новости о том, что он 
получил наконец информацию о моей аккредитации и считает вопрос исчерпанным.
      В ходе непродолжительного — около восьми месяцев — общения наши отношения 
с сюссельманом стали не дружескими, но довольно теплыми. Думается, что Элдрингу 
нравилось, что я не появлялся в Лонгйербюене в состоянии опьянения, не 
подкрадывался к его чиновникам, не пытался споить их «Столичной» и выманить у 
них «страшные» тайны. Он уважал мое служебное положение и правила игры, 
установленные задолго до нашей с ним встречи.
      Осуществляя свое «дипломатическое наступление» на русские поселки, Л. 
Элдринг в какойто момент переусердствовал и начал «перегибать палку», явно 
вмешиваясь во внутренние дела российской администрации. Как мне теперь 
представляется, он, по всей видимости, выполнял «указиловку» из Осло.
      Он много встречался с жителями Баренцбурга, интересовался их жизнью, 
деталями быта и повсюду подчеркивал, что русская община не должна считать себя 
на архипелаге обделенной, он всегда готов прийти ей на помощь и в его лице они 
могут всегда рассчитывать на поддержку.
      После одной такой «эриксгаты» 66 к нам в консульство пришел директор 
рудника Соколов А.С. и встревоженным тоном доложил, что сюссельман хочет 
смонтировать на главной улице поселка почтовый ящик, в который всем его жителям 
предлагается опускать все свои замечания и предложения об устройстве своей 
жизни на архипелаге.
      В следующую четверговую встречу Л. Элдринг подтвердил это свое намерение, 
подкрепив его аргументацией о том, что это — наиболее демократичный способ 
общения с населением.
      У меня сразу возникла ассоциация с нашим сумасбродным царем Павлом I, 
который в первые годы своего царствования распорядился перед окнами своего 
царского дворца поставить ящик, чтобы жители Петербурга опускали в него письма 
к царю с изложением своего мнения по тому или иному вопросу государственного 
устройства России и порядков в столице.
      Я рассказал Элдрингу об этом начинании русского царя и задал ему вопрос:
      — И вы знаете, чем все это кончилось?
      — Нет, — признался сюссельман. — Так чем же все это кончилось?