"Пересвета", задувал свечи. Мы зажигали их снова и снова... Читали вслух имена: 
"Унтер-офицер Нил Суворов, Игнатий Российский, Константин Пугачев, матросы Лука 
Романов, Максим Чудин..." Так странно звучали они здесь, среди тесаных белых 
камней, под бирюзовым небом, в гортанном иноязычье, лившемся из радиорупоров 
мечетей. В Порт-Саиде праздновали мусульманский праздник рамадан.
Только что отреставрированные надгробья "пересветовского мемориала" сияли 
шлифованным мрамором. Но отнюдь не благостные мысли навевал этот блеск.
В Первую мировую войну русский флот потерял два самых крупных из всех погибших 
кораблей: линкор "Императрица Мария" и бывший броненосец "Пересвет". Волею 
военного случая прах пересветовцев захоронен на чужбине, и никому в голову не 
пришло тут посягнуть на их могилу. А вот в родном Севастополе такое же 
захоронение моряков "Марии" пустили под нож бульдозера: завод имени Ленина 
строил свои общежития на месте старинного Михайловского кладбища. Неужели тем, 
кто погиб вдали от Родины, повезло больше? Неужели здешняя, египетская, земля 
легла для одних пухом, а та, севастопольская, обернулась для других кремнем?!
И припомнил я себе в утешение, что вот ведь спасли и оживили церковь, бывшую 
компрессорную завода "Динамо", где погребены останки воинов-иноков Пересвета и 
Осляби; вот ведь и могилы минера с "Олега" и командира "Богатыря" Политовского 
в Таллинне и еще много надгробий других моряков привели в порядок подвижники из 
клуба русской морской истории "Штадт Ревель", и венки на воду спустили, и 
помянули в храмах Владивостока и Ленинграда имена всех взятых морем, побитых 
взрывами кораблей, сваренных паром, отравленных дымами морских воинов. Вот и 
общество истории флота без приказа сверху само собой образовалось.
Пора беспамятства проходит по мере того, как редеет дурман, подпущенный в разум 
народа. И уже потянулись руки собирать расколотые камни, полоть на погостах и в 
душах траву забвения.
Последний раз воинские почести братской могиле экипажа "Пересвета" отдавали 
моряки большого противолодочного корабля "Отважный", который находился в районе 
Суэцкого канала. В 1974 году на обратном пути в Севастополь корабль этот 
постигла судьба "Пересвета". На "Отважном" загорелся ракетный погреб и после 
отчаянной борьбы за живучесть БПК затонул в Черном море. С тех пор военные 
моряки нашего флота на порт-саидское кладбище не приходили. И вот только теперь,
 в девяностом году, вышел из Севастополя в Порт-Саид БПК "Очаков". Вышел, чтобы 
выставить к белому обелиску почетный караул, положить к его подножию венки, 
чтобы правнуки пересветовцев могли постоять здесь, сняв бескозырки и фуражки...
"Очаков" шел в Порт-Саид.
В Пенанг, где под малазийским небом сиротела братская могила моряков "Жемчуга", 
шел БПК "Адмирал Трибуц".
Срасталась связь разрубленных времен.
1976-1991 гг. Порт-Саид - Бизерта - Вена - Петербург - Москва
РЕКВИЕМ ПО ЛИНКОРУ
Женщины валялись среди надгробных венков, рыдали и голосили, проклиная море, 
судьбу, корабль, адмирала... В их глазах еще стояло страшное ночное видение: 
черная туша опрокинувшегося линкора, скопище людских голов в воде, бурлящей от 
вырывавшегося из корпуса воздуха, от предсмертных вздохов, от взмахов сотен рук,
 плывших и утопавших. Они плыли к берегу, где с высоты железнодорожной насыпи 
взывали к ним их жены и дети. Они тонули у них на глазах, и жены, мертвея, 
превращались во вдов, сыновья - в сирот. Стена людского горя остановила ночной 
экспресс, шедший в Севастополь 29 октября 1955 года... Машинист и пассажиры, 
разбуженные горестным воем, вглядывались в темень бухты, исполосованную лучами 
прожекторов. Там разворачивалась одна из самых страшных в истории мореплавания 
трагедий...
Они ничего об этом не знают!
Рейсовый катер отваливает от Графской пристани под разудалую песнь:
Серебристым аквалангом
Я на солнышке взблесну!..
Протискиваюсь сквозь битком набитый салон на корму. Здесь тоже людно. 
Светлоусый богатырь в кепи с надписью "capten", вышитой на козырьке, потягивает 
из бутылочки "пепси-колу". Курсант-главстаршина в фуражке старшекурсника 
придерживает белокурую спутницу - белая юбка, красные босоножки, загорелые ноги,
 красные ноготки. Парень в джинсовой варенке пощелкивал клавишами портативного 
"Шарпа", заставляя его динамики то голосить про счастливого аквалангиста, то 
заливаться безмятежными итальянскими песнями. Он очень старался привлечь 
внимание двух девиц в белых просвечивающих платьях и черных сетчатых колготках. 
Девицы курили и ели мороженое, чередуя затяжки с обкусыванием вафельного 
стаканчика.
Катер держал курс на Аполлоновку. По правому борту проплыл Павловский мысок с 
обелиском эсминцу "Свободный". Затем потянулась длинная серая стенка 
Госпитальной набережной, и сердце мое тревожно заныло. Где-то здесь... Быть 
может, он стоял вот на этой якорной бочке... Нет, ту, № 3, линкоровскую, убрали,
 а новую поставили чуть мористее. И все-таки "Новороссийск" стоял где-то здесь. 
Возможно, мы даже проходим сейчас над его срезанными водолазами мачтами, в 
рубках которых, засосанных глубоко в ил, покоятся кости матросов, так и не 
покинувших свои боевые посты.
"Морской трамвайчик" шел над никому не известной подводной братской могилой...
Ладонь курсанта осторожно блуждала по талии своей прекрасной спутницы. Богатырь 
в капитанском кепи плюхнул в воду пустую бутылочку. Девицы выщелкнули за борт 
фильтры докуренных сигарет. "Шарп" источал сладчайшее:
Феличита, феличита-а!..
И тут до меня дошло. Они же ничего не знают! Они все еще ничего не знают! Никто