последнюю превратность судьбы, как делила все прочие невзгоды - ссылку, 
бездетную жизнь, блокаду... А впрочем, те девять лет, которые они прожили 
вместе, наверно, были для них самыми счастливыми. Я понял это, разглядывая 
фотографии, которые отыскала в своем столе Тая. Екатерина Николаевна, 
окруженная детьми, смотрела в аппарат улыбаясь. То была улыбка грустной 
мудрости человека, прошедшего сквозь бури и тернии своего века. И какого века...

Таисия Васильевна вывалила на стол ворох фотографий. Но снимков Домерщикова или 
его соплавателей среди них не оказалось. Я написал в блокноте крупными 
печатными буквами: "У КОГО МОГЛИ ОСТАТЬСЯ БУМАГИ ДОМЕРЩИКОВА?"
Я ожидал решительного - "Ни у кого" или "Не знаю", но Тая задумалась, потом 
взяла растрепанную записную книжку...
- После смерти Екатерины Николаевны приходила на ее квартиру какая-то дальняя 
родственница, кажется двоюродная племянница. Может быть, у нее что-то есть? 
Звали ее... Как же ее звали? Елена Сергеевна, вот как ее звали. Фамилию не 
помню. А работала она врачом на "скорой помощи" где-то на Васильевском острове..
.
В коридоре я видел телефон... С разрешения хозяек набираю "03", прошу телефон 
станции "Скорой помощи" на Васильевском острове. Мне сообщают номер, и я тут же 
звоню. Занято.
Вдруг радостный возглас из комнаты:
- Нашла!
Таисия Васильевна отыскала старый - пятизначный еще - телефон отца Елены 
Сергеевны - Сергея Георгиевича Лебедева. Снова накручиваю диск. Справочная 
служба по старому номеру дает новый, семизначный. И вот в трубке голос человека,
 который, как выясняется с первых же слов, может многое рассказать мне и о 
Екатерине Николаевне, и о Домерщикове. Время близится к полуночи, но я, в 
азарте погони, напрашиваюсь с визитом. Я боюсь, что ниточка, которая вела меня 
весь день, оборвется, если я перенесу поиск на завтра. Распрощавшись с Таисией 
Васильевной и ее соседкой, еду в центр Ленинграда, на бывшую Большую Конюшенную,
 ныне улицу Желябова. В лабиринте многокамерного двора старинного доходного 
дома долго разыскиваю квартиру Лебедева. Кляну на чем свет местный ЖЭК: 
нумерация квартир перепутана, как фишки лото. После "12-й" идет "97-я". Что ни 
подъезд, то хаотический набор номеров. Темно, безлюдно - спросить не у кого. И 
тут, о счастье, чиркнув зажигалкой у таблички с перечнем квартирных номеров, 
замечаю, что номер "31" просто-напросто замазан кистью небрежного маляра...
Взлетаю по "черной лестнице" на третий этаж... Заждавшийся хозяин открывает 
сразу, не спрашивая, что за поздний гость стучится к нему. Имя Домерщикова, как 
пароль, открывает нас друг другу, и разговор наш течет откровенно и 
взволнованно...
Сергей Георгиевич Лебедев, инженер на пенсии, бывший изыскатель автомобильных 
дорог, являл собой вымирающий тип старого интеллигента: он изъяснялся на 
правильном русском языке, знал свое родословие, а главное хранил семейный архив,
 помнил семейные предания.
Квартира его, выгороженная из огромной коммуналки, была от пола до потолка 
заставлена книгами, увешана гравюрами, фотографиями. Тесно в ней было, но уютно.
..
Лебедев приходился Екатерине Николаевне, или Китце, как он ее назвал, 
двоюродным братом и хорошо знал жизнь своей кузины.
Из обстоятельного рассказа Сергея Георгиевича я выписал себе в блокнот два 
факта, которые, строго говоря, вовсе не факты, а скорее семейные легенды.
Легенда первая. Будто бы в году пятнадцатом, когда Домерщиков служил на Черном 
море, в Одессе, он помог скрыться от жандармов одному из ближайших соратников 
Сталина. Потом, в тридцатые годы, когда бывший офицер, вернувшийся из ссылки, 
нигде не мог найти себе работу по морской специальности, когда, вконец 
отчаявшись, Домерщиков решился написать Сталину горькое письмо, вождь вспомнил 
о спасенном соратнике и наложил благосклонную резолюцию, благодаря которой 
Домерщиков был определен на службу в ЭПРОН.
Легенда вторая. Почему мичман Домерщиков покинул свой корабль в Маниле и бежал 
в Австралию? В изложении Лебедева дело обстояло так: в Маниле, после 
возвращения русских крейсеров из Цусимы, у Домерщикова вышел серьезный конфликт 
с адмиралом, то ли он ему надерзил, то ли даже влепил пощечину, во всяком 
случае, мичмана подвергли каютному аресту, но матросы разбили иллюминатор и 
помогли бежать.
Эта вторая легенда выглядела весьма правдоподобно. Лебедев не назвал фамилию 
адмирала, но это мог быть только контр-адмирал Энквист, командир крейсерского 
отряда 2-й Тихоокеанской эскадры. Другого в Маниле не было.
Энквист после первой же стычки с японцами в Цусиме вывел из боя крейсера "Олег",
 "Аврору", "Жемчуг" и двинулся вспять, на юг, в Манилу, где сдал корабли 
американцам. Многие офицеры, особенно молодые, были искренне возмущены решением 
Энквиста, они считали, что адмирал поступил трусливо, предательски по отношению 
к остальным кораблям эскадры, что он покрыл позором всех офицеров отряда, и 
вполне возможно, что юный мичман Домерщиков публично высказал Энквисту все, что 
думала о нем кают-компания "Олега". За такую дерзость его могли отдать под суд. 
Зная, как строги законы военного времени, молодой офицер и решился на побег. 
Энквист и его приближенные могли потом, чтобы скрыть истинные мотивы бегства 
мичмана, объявить его дезертиром, пустить слух о красотке, сманившей 
Домерщикова в Австралию. Именно этот слух, салонную сплетню, и повторил потом в 
своем дневнике Иванов-Тринадцатый. Немудрено, что в досье Палёнова это 
происшествие перетолковывалось как государственная измена...