войны, вылезали на бруствер и, стоя в рост, стреляли из своих винтовок по 
австрийской пехоте. Чтобы среди таких удальцов сорвать, как тогда говорили, 
полный Георгиевский бант, надо было действительно быть храбрецом из храбрецов.
Во все той же счастливой для меня "Военной были" удалось разыскать описание 
одного из эпизодов боевой жизни Домерщикова в Дикой дивизии. Писал известный в 
русском зарубежье литератор, капитан 2-го ранга А. Лукин.
РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: "Разумеется, обучить этих горных орлов (бойцов Дикой дивизии. - 
Н.Ч.) пользоваться пулеметом и динамитом было делом совершенно безнадежным, 
почему и пришлось сформировать для дивизии специальный 
конно-пулеметно-подрывной отряд. Сформировали его из добровольцев-моряков: 
офицеров и матросов Балтийского флота. Командовал отрядом капитан 2-го ранга 
Страдецкий, имея помощниками лейтенантов О'Бриэн-де-Ласси и Потоцкого. Матросы 
почти все были из разряда штрафованных (дисциплинарного батальона), которым 
таким образом давалась возможность заслужить прощение. И, нужно заметить, 
матросы с честью заслужили его. Все вышли с Георгиевскими крестами. Так же как 
и остальные, они были одеты в папахи и черкески.
Среди матросов двое обращали на себя особое внимание. Матрос 2-й статьи 
Домерщиков - разжалованный по суду лейтенант, человек храбрости и находчивости 
изумительной, и притом самообладания олимпийского, матросы, да и начальство, с 
величайшим уважением относились к нему. Он не только заработал полный бант 
солдатских Георгиевских крестов и вернул себе потерянный чин, но за отличие 
получил следующий и был награжден Владимиром с мечами, золотым оружием и 
орденом Св. Георгия IV степени. Под стать ему был и другой герой Дикой дивизии, 
Герасим Шарловский, 50-летний доброволец, пришедший из запаса бывший машинный 
унтер-офицер Тихоокеанского флота, артурец и георгиевский кавалер, сподвижник 
Подгурского. Здесь в дивизии заработал он свои остальные кресты.
На заре 21 января 1915 года дивизия втянулась в наступательный бой на 
самборском направлении, имея перед собой австро-венгерские части. На левом 
фланге боевого участка бригады генерала Хагондокова находились две роты 
второочередного 240-го пехотного Ваврского полка, давно засевшие на 
изолированной, неприступной высоте 763, в наспех вырытом окопе. Как и почему 
они забрались туда, неизвестно, но положение их было критическим, так как 
находившийся на той же сопке, только несколько повыше, австрийский редан, 
отлично укрепленный, крошил их денно и нощно пулеметным огнем. Этот редан царил 
над всей окрестностью, держа под огнем подступы к высоте и плато, на которое 
вышла хагондоковская бригада. Однако, несмотря на сильный урон и полную 
отрезанность от тыла, с которым сохранялась только телефонная связь, австрийцам 
никак не удавалось выбить ваврцев: те, что называется, зубами вцепились и не 
отступали ни на шаг. Чем они там питались и как справлялись со своими ранеными 
(вывезти их не было никакой возможности), одному Богу известно. О командире 
этого героического окопа, подпоручике Полубояринове, которого никто не знал и о 
котором до сих пор никто ничего не слышал, уже начали слагаться легенды. Судьбе 
было угодно, чтобы на долю конно-пулеметно-подрывного морского отряда выпала 
честь не только выручить героев, но и разделить с ними лавры победы.
Случилось это вот как.
22-го, на рассвете, в отряде, ночевавшем в нескольких верстах от хагондоковцев, 
получили полевую записку с приказанием штаба дивизии выслать 2-й 
конно-пулеметно-подрывной взвод в распоряжение генерала Хагондокова. Взводом 
командовал мичман сорвиголова. Взвод немедленно повскакал на коней и, захватив 
пулеметы и подрывное снаряжение (в упряжи, по типу горных батарей), тронулся в 
путь. Утро стояло чудесное, солнечное, морозное.
Быстро спустившись со скалистых теснин, взвод вступил в зону шрапнельного огня. 
Обстрелянные молодцы внимания не обращали. Четко слышался в морозном воздухе 
перебор пулеметов.
"Короче повод! Рысью ма-а-арш!"
Со стороны посмотреть - чем не кавалерия? Если бы не Шарловский, никому бы 
невдомек, что кавалерия-то флотская. Старому машинному унтер-офицеру трудновато 
приходилось на коне.
Но вот и штаб бригады. Издали узнали высокую, статную фигуру генерала 
Хагондокова в черкеске, с биноклем и "Георгием" на груди. Смотрит. Ребята 
подтянулись. Шарловский старательно поприжал локти. Строг был генерал, но 
храбрейший, а уж к всадникам - как отец родной. Шли за ним без оглядки. Генерал 
что-то диктует начальнику штаба (графу Келлеру), тут же сидящему на бурке перед 
разложенной картой.
Мичман Сорвиголова осадил взмыленного коня.
- Ваше превосходительство, 2-й конно-пулеметно-подрывной взвод Балтийского 
флота прибыл в ваше распоряжение!
Генерал улыбнулся, подошел, пожал руку, похлопал коня.
- Здорово, моряки!
- Здрав-же-приство! - лихо ответили, как один.
Взвод спешился. Мичмана генерал потребовал к себе. Задача дана была такая: 
пробраться к ваврцам и взорвать австрийский окоп.
Когда Сорвиголова и Шарловский подошли к пропасти, окружавшей сопку со всех 
сторон (кроме той, где сопка прилегала к плоскогорью, занятому австрийцами), и 
заглянули в нее, оба затылки почесали. Пропасть зияла обледенелыми утесами, из 
глубины виднелись верхушки сосен, занесенных снегом. Спускаться по этаким 
отвесам - костей не соберешь. Было над чем призадуматься. Однако мичман недолго 
ломал голову. Решил действовать по-флотски: смастерить леерное сообщение и 
таким путем переправить через пропасть "максимки" (пулеметы), подрывное 
снаряжение и людей. В зарядных ящиках нашлись необходимые концы, парусина, даже