огромными кручеными усами, в эполетах с лейтенантскими звездочками и белым 
крестиком офицерского "Георгия", опирался на эфес палаша. Взгляд грустный, чуть 
задумчивый...
ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Капитан 1-го ранга Константин Петрович Иванов-Тринадцатый 
родился в 1872 году в Кронштадте. Отец - моряк, из младших офицеров, - 
определил сына в Морской кадетский корпус. В 1895 году гардемарин Иванов был 
произведен в мичманы и вышел, как тогда говорили, в Черное море на броненосец 
"Синоп".
Чтобы отличить новоиспеченного мичмана от других флотских Ивановых, к его 
фамилии добавили порядковый номер "13". И, как бы в оправдание дурной славы 
"чертовой дюжины", служба молодого офицера с самого начала пошла трудно. Его 
перебрасывали с корабля на корабль, с флота на флот... За один девяносто пятый 
год ему пришлось сменить поочередно "Синоп" на "Двенадцать апостолов", 
"Двенадцать апостолов" на "Дунай". Так же кочевал он и в следующем году: снова 
"Двенадцать апостолов", затем номерной миноносец, затем крейсер "Казарский".
Офицер без связей и капитала, Иванов-Тринадцатый служил честно и скромно, не 
метя на высокие посты и не надеясь на благосклонность фортуны. И уж совсем 
махнул он рукой на свою карьеру, женившись на дочери ростовского грека-купца 
Елене Кундоянаки.
Однако же ему было уготовано нечто большее, чем обычная лямка корабельного 
офицера. Фортуна улыбнулась ему в 1904 году, но улыбка ее оказалась кровавой...
К тому времени тринадцатый из флотских Ивановых, произведенный в положенный 
срок в лейтенанты, находился во Владивостоке, где командовал батареей на 
крейсере "Рюрик", не подозревая, что очень скоро станет последним командиром 
этого корабля.
В знаменитом бою отряда владивостокских крейсеров близ острова Цусима "Рюрик" 
разделил геройскую судьбу "Варяга", только более горшую. Истерзанный снарядами, 
едва управлявшийся корабль остался один на один с японской эскадрой из шести 
вымпелов.
После гибели командира офицеры "Рюрика" по старшинству сменяли друг друга в 
боевой рубке. Они поднимались туда, как на эшафот, залитый кровью своих 
предшественников. Капитану 1-го ранга Трусову оторвало голову, и она 
перекатывалась в такт качке по скользкой палубе рубки; старший офицер кавторанг 
Хлодовский лежал в лазарете с перебитыми голенями. Заступивший на его место 
старший минный офицер лейтенант Зенилов простоял в боевой рубке недолго: 
сначала был ранен осколком в голову, а затем разорван снарядом, влетевшим под 
броневой колпак... Настал черед лейтенанта Иванова-Тринадцатого. Оставив свою 
батарею левого борта, он поднялся в боевую рубку - броневой череп корабля. 
Мрачное зрелище открылось ему: исковерканные приборы, изуродованные трупы... Не 
действовал ни один компас.
РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. "...Несомненно, крейсер был обречен на гибель или пленение, - 
вспоминал Иванов-Тринадцатый. - Только одна мысль, что окруживший нас противник 
из шести вымпелов постарается овладеть нами (как ценным моральным призом), 
заставляла возможно быстрей принять какое-то решение, так как наше 
действительное положение было такое, что достаточно было прислать с 
неприятельских судов четыре баркаса с вооруженной командой и они с легким и 
полным успехом могли подойти к крейсеру и овладеть им, так как при том разгроме,
 который царил на "Рюрике", не было никакой возможности оказать им должное 
сопротивление: артиллерия была вся испорчена и молчала; абордажное оружие было 
также перепорчено, а живая сила команды, обескровленная пережитым боем, 
сделалась непригодной к серьезному сопротивлению. Не теряя времени, я отдал 
приказание мичману, барону Шиллингу, взорвать минное отделение крейсера с 
боевыми зарядными отделениями мин Уайтхеда. Боясь за неудачу или задержку 
отданного приказания, а времени уже терять было нельзя, так как кольцо 
неприятельских судов без единого выстрела все суживалось вокруг "Рюрика", тут 
же я отдал приказание старшему механику, капитану второго ранга Иванову, 
открыть кингстоны затопления крейсера и об исполнении мне доложить. Выбежав на 
верхнюю палубу, я объявил о принятом решении и отдал распоряжение о спасении 
раненых из недр корабля. Но не насмешкой ли звучало мое приказание? Какое же 
спасение раненым и оставшемуся экипажу я мог предоставить? На этот раз только 
тихие и глубокие воды Японского моря в 40-50 милях от берега и те плавучие 
средства, кои представляют пробковые матрасы коек и спасательные нагрудники. Ни 
одной шлюпки не было в целости, все гребные и паровые суда были побиты в щепки. 
Часть команды начала доставать и расшнуровывать койки, другие начали выносить 
раненых из нутра судна на верхнюю палубу, прилаживать к ним спасательные 
средства и прямо спускать за борт. Надо было посмотреть на матросов и вестовых 
"своих благородий", которые с полным самоотвержением в ожидании ежеминутно 
могущего произойти взрыва проявляли заботу о раненых офицерах, устраивая то 
одного, то другого к спуску на воду. Я помню несколько эпизодов из этой 
заключительной сцены нашей драмы.
На юте с левой стороны лежал на носилках вынесенный с перевязочного пункта наш 
старший офицер капитан 2-го ранга Николай Николаевич Хлодовский. Он был 
совершенно голый, грудь его высоко поднималась от тяжелого дыхания, ноги с 
сорванными повязками представляли ужасный вид с переломанными голенями и 
торчащими костями. Около него возился вестовой матрос Юдчицкий, старающийся 
приладить под носилки несколько пробковых поясов, но это оказалось напрасным. 
Хлодовский, приподнявшись на локтях, открыл широко глаза, глубоко вздохнул и 
скончался на своем корабле. Идя дальше, на шканцах я наткнулся на лежащего 
ничком на палубе командира кормового 8-дюймового плутонга мичмана Ханыкова. 
Тело его было обнажено, и на спине, ниже левой лопатки, зияла громадная круглая