Одиссея мичмана Домерщикова
ВМЕСТО ПРОЛОГА
Ленинград. 1938 год
Главный врач ленинградской психиатрической больницы "6-я верста" знал не только 
латынь, но и английский язык, поэтому он без труда перевел выцветшие строчки 
старого письма:
"Порт-Саид. 1916 г.
Милая Колди!
Теперь, когда ты читаешь это письмо и знаешь, что я жив - добавлю: и абсолютно 
невредим, - я вправе рассказать тебе о нашей катастрофе. Случилось то, чего я 
втайне опасался все четыре месяца нашего безумного плавания: мы взорвались. В 
десяти милях от Порт-Саида наш "Пересвет" взлетел на воздух. Сдетонировал 
носовой артпогреб, и наш старик, не продержавшись на плаву и четверти часа, 
ушел на дно. Вместе со всеми я принял "холодную ванну", но твои любезные 
соотечественники с конвоировавшего нас шлюпа "Дези" протянули мне руку помощи и 
приняли на борт вместе с другими моими соплавателями. И вот теперь мы снова в 
Порт-Саиде, в этой немыслимой дыре. Из Сахары дуют зимние песчаные ветры. 
Летучий песок шуршит по брезенту палаток, в которых мы живем, навевая тоску 
невообразимую.
Союзники обещают прислать за нами транспорт и переправить в Европу. Думаю, 
самые тяжкие испытания позади, и я обниму тебя в Петрограде с началом весны... 
Без тебя твой - Михаил".
Это письмо и небольшую фотографию моряка с погонами старшего лейтенанта 
российского флота принесли и положили на стол доктора вместе со свидетельством 
о смерти больной Антонины Н. - на подпись.
Из всех историй болезни, хранившихся в районном доме скорби, история душевного 
недуга тридцатипятилетней красавицы была самой романтичной. В начале двадцатых 
годов деревенская девушка Тоня Н. - статная, необыкновенно привлекательная - 
приехала в Петроград на заработки. Почти неграмотная, не знавшая ни одного 
городского ремесла, она нанялась домработницей в семью капитана дальнего 
плавания. Красавец-капитан был женат на англичанке, которая, как гласила молва, 
увезла однажды в Англию военные секреты, за что муж ее пошел под суд и был 
сослан на десять лет в Сибирь. Тогда Тоня, уверенная в невиновности своего 
хозяина, отправилась в Москву добиваться справедливости. Неискушенная в 
судебных делах, едва умевшая вывести свою подпись печатными буквами, она ходила 
из приемной в приемную, из наркомата в наркомат и в конце концов сумела 
облегчить участь капитана. Его перевели на работу по специальности, и он стал 
водить баржи по Енисею. То был сущий подвиг женского сердца во имя 
справедливости и любви, ибо Тоня, на беду свою, любила капитана со всей силой 
первого чувства. Любила страстно, затаенно и безнадежно, сознавая всю пропасть, 
разделявшую ее, "необразованную" крестьянку из глухой деревни, простую 
домработницу, и его, бывшего дворянина, в прошлом блестящего морского офицера, 
а в советское время капитана большого парохода, совершавшего рейсы из 
Ленинграда в Лондон, человека в два раза старшего по возрасту, прошедшего три 
войны русско-японскую, германскую и гражданскую... И только бегство 
жены-англичанки, прихватившей с собой и семилетнего сына - Тоня души в нем не 
чаяла, перенося на него всю неистраченную любовь к его отцу, - это бегство и 
последовавшая за ним житейская катастрофа капитана, сбросившая его с 
недосягаемых вершин на дно жизни, когда она, по-старому "прислуга", а по-новому 
"домработница", вдруг оказалась выше его по положению, - все это внушило 
Тониному сердцу какие-то надежды. Сначала она посылала ему теплые вещи и 
домашнюю снедь. Ведь капитан был совершенно одинок: родители умерли, 
единственный брат пропал неизвестно где, а друзья, даже те, что не верили в 
пособничество капитана английской шпионке, писем все же ему не писали, и Тонины 
посылки, да тетрадные листки, испещренные большими печатными буквами, кой-где 
подплывшими от слез, связывали его с родным городом единственной спасительной 
нитью.
Узнав, что капитану вышло послабление и живет он вроде как вольный, Тоня 
собрала свои немудреные пожитки, закрыла на все замки и запоры хозяйскую 
квартиру, которую долгие годы сберегала в неприкосновенности, и отправилась в 
Новосибирск, по великому жертвенному пути, накатанному еще декабристскими 
женами. Впрочем, вряд ли она знала о них что-нибудь, да если бы и знала, ведь 
не в подражание же кому-либо выбрала она свою судьбу-дорогу...
А капитан и в самом деле жил почти вольной жизнью. Он даже женился на подруге 
по несчастью, бывшей петербургской аристократке, женщине яркой, красивой, 
образованной... Удар был столь велик, что Тоня повредилась умом и, вернувшись в 
Ленинград, угодила в больницу, где и окончила свои дни через несколько лет по 
причине черной меланхолии.
Медицина бывает бессильной не только против смерти, но и против любви. 
Констатировав эту невеселую истину, главврач подписал свидетельство о смерти, а 
письмо и фотографию, с которыми несчастная не расставалась даже в палате, 
предал огню.
На дворе стоял тридцать восьмой год, и осторожный главврач не хотел хранить 
письма бывших офицеров.
Каково же было его удивление, когда наутро он увидел у больничных ворот того 
самого человека, чье фото он сжег! Постаревший, поседевший, в темно-синем 
кителе, он шел за скромным крашеным гробом.
Тоня все-таки дождалась своего капитана...
В далеком Порт-Саиде, там, где начинается знаменитый Суэцкий канал, стоит под 
сенью пальм обелиск из серого камня. На обелиске выбиты слова: "Русским морякам,