Ну, а в госпитале - снова перевязки. Дня через два не то чтобы разрешили, а 
настоятельно рекомендовали не только вставать, но и по мере возможности 
двигаться. Однако нога продолжала оставаться нечувствительной и непослушной. 
Тем не менее с помощью изобретенного мною "привода" из ремешка я приспособился 
ходить довольно уверенно, хотя и не так быстро, как хотелось бы. 

Госпиталь, вернее - та его часть, где были мы, раненые офицеры, располагался в 
каком-то большом помещении, а наши койки и нары были двухъярусными. Меня, 
"безногого", конечно, разместили на нижнем этаже, а надо мной лежал симпатичный,
 моих лет, тоже старший лейтенант, Николай, рука которого была в гипсе - пуля 
раздробила кость. 

Познакомились, как в таких обстоятельствах говорят, случайно, но быстро и 
крепко подружились. Много общего было у нас и в биографиях, и в суждениях. Так 
на войне бывает: короткая встреча, но крепкая дружба и память на всю жизнь. 
Нашей медсестрой была татарочка Аза, девушка образованная, много знающая, с ней 
было интересно общаться. И вскоре между Николаем и Азой завязались более чем 
дружеские отношения. Я попросил Азу, если это возможно, достать что-нибудь 
почитать, благо времени, свободного от перевязок и других лечебных процедур, 
было много, да и соскучился по возможности вдоволь насладиться чтением. И рад 
был безумно, что в госпитале оказалась приличная библиотека. 

Читать я научился в очень раннем детстве. И учил меня этому мой старший брат 
Иван. В пятилетнем возрасте я уже развлекал своим чтением взрослых. Усаживали 
меня вечером на стол перед керосиновой лампой, и я вслух, не признавая никаких 
знаков препинания, читал далеко не детские книжки. До сих пор помню книгу 
"Житье-бытье", автором которой был не то Дорохов, не то Шорохов. Содержание 
книги этой тоже помню, и теперь понимаю, что она отнюдь не была предназначена 
даже для более взрослого ребенка. 

А когда пошел в школу, то уже во 2-м или 3-м классе прочел среди множества 
разных книг и "Айвенго" Вальтера Скотта, и "Всадник без головы" Майн Рида, 
сокрушался и плакал о судьбе Эсмеральды и Квазимодо из "Собора Парижской 
богоматери". Потряс меня тогда Максим Горький "Старухой Изергиль", и пылающим 
сердцем Данко, и своими "Университетами". "Вместе" с Коленькой Иртеньевым 
прожил "Детство, отрочество и юность" Льва Толстого. Помню, уже в 6-м или 7-м 
классе "выкрал" у старшего брата очень интересную книгу "Золотая голытьба" 
(автора забыл), которую читал запоем по ночам. В нашей сельской библиотеке я 
успел перечитать все, что там имелось, и взялся было (кажется, еще в 4-м 
классе) за сочинения Ленина. Удивился тогда, увидев на библиотечной полке целую 
шеренгу его книг. 

В домашней библиотеке отца моего были давно мною прочитанные сочинения Гаршина, 
Мамина-Сибиряка, Гарина (Михайловского) и других писателей. Как ни 
предупреждала меня библиотекарша, что мне будет трудно читать труды Ленина, я 
все-таки настоял на своем. Но с первого же тома, так ничего и не поняв в нем, 
отказался от этой идеи. 

В военном же училище, когда мне довелось из-за обмороженного пальца ноги 
несколько дней провести в казарме, я успел прочитать известные произведения 
Драйзера и других писателей. 

Так что знакомство и приятельские отношения с Азой оказались и мне весьма 
кстати. 

...Недели через две в связи с продвижением линии фронта вперед госпиталю 
предстояло перебазироваться на новое место, поближе к передовой, и многих из 
нас должны были эвакуировать в глубокий тыл на долговременное лечение. А это 
значило, что потом нас направят не только не в свои части, но, может, и на 
другие фронты. 

Я уже говорил, что мой романтизм и юношеское самолюбие рождали во мне гордость 
за то, что мне доверено командовать даже старшими офицерами, хотя и 
проштрафившимися, вести их в бой. И я никак не хотел лишаться этого своего 
необычного статуса. Да и у Николая было настроение после госпиталя обязательно 
вернуться в свой родной боевой коллектив. У нас был даже разговор с одним 
солидного возраста майором из раненых, начальником штаба какого-то гвардейского 
полка. Он уговаривал нас обоих после излечения прибыть к нему в полк на 
должности командиров рот, или к нему в штаб. Но мы были непреклонны! 

Меня это предложение не прельщало еще и потому, что в штрафных батальонах 
должность командира взвода и так приравнивалась к должности командира роты, 
даже штатная категория была "капитан". Кроме того, денежный месячный оклад был, 
как у гвардейцев, на 100 рублей выше, чем в обычных частях, поэтому шутя мы 
называли свой штрафбат "почти гвардейским". И если в обычных и даже гвардейских 
частях пребывание один день на фронте засчитывалось за три, то в штрафбатах - 
за шесть дней! 

И вот, чтобы избежать нежелательной для нас эвакуации, мы решили бежать поближе