Представляясь мне о прибытии во взвод, он, видя мои лейтенантские звездочки на 
погонах, подчеркнуто, даже нагловато назвал себя "инженер-майор Гехт". Пришлось 
ему напомнить, что он лишен своего прежнего звания и чтобы вернуть его, нужно 
очень постараться. А пока его воинское звание здесь, как и у всех, кто попал в 
ШБ - "боец-переменник". 

На своем "военном совете" с заместителями и командирами отделений мы решили 
направить Гехта в отделение Пузырея, на отдаленный участок. Предупредили его о 
том, чтобы всегда, но прежде всего во время вечерних немецких артналетов, он 
внимательно наблюдал за противником в своем секторе, чтобы не допустить его 
приближения к линии нашей обороны или его проникновения в окопы под прикрытием 
артогня. Особо отметили, что фрицы уже давно на нашем участке охотятся за 
"языком". 

Однако в первый же вечер Пузырей доложил мне, что Гехт во время артналета 
ложился на дно окопа, закрывался с головой плащ-палаткой, за что был бит 
заметившим это штрафником. Я приказал командиру отделения как-нибудь 
убедительнее проучить этого "инженер-сексуала". И вскоре этого в очередной раз 
струсившего Гехта командир отделения и еще несколько штрафников приволокли ко 
мне в землянку. 

Я понимал, что мой приказ "проучить убедительнее" был выполнен с лихвой. 
Поэтому я приказал забрать у Гехта оружие (как бы чего он сдуру не наделал), а 
его самого посадить в отдельный окоп и приставить охрану. Получилось что-то 
вроде гауптвахты. 

До утра его, дрожащего от страха и пережитого, продержали там, а назавтра я 
имел с ним продолжительную беседу, от которой, честно говоря, не получил 
никакого удовлетворения (хотя от наглости Гехта не осталось и следа). Просто 
мне никогда еще не приходилось иметь дело с таким патологическим трусом. 
Командиру отделения я приказал вернуть ему оружие, но на все время пребывания в 
батальоне установить за ним наблюдение. 

После этого случая Гехт перестал прятаться во время артобстрелов, и мне 
показалось, что он переборол свою трусость. Тогда я вспомнил кого-то из 
классиков, говоривших, что первая, даже ничтожная, победа над собой - это уже 
хотя и маленький, но все-таки залог будущей стойкости. И я надеялся, что уж он 
после этого события, если не будет ранен, отбудет все свои три штрафных месяца 
полностью. Правда, этому моему предположению не суждено было сбыться. 

Надо отметить, что в этом, сравнительно длительном оборонительном периоде 
боевых действий было хорошо налажено и снабжение, и работа полевой почты, и 
всякого рода информация. Нам регулярно доставлялись, хоть и в небольшом 
количестве, даже центральные газеты "Правда", "Звездочка" (как называли 
"Красную Звезду"), "Комсомолка" и другие, а письма даже из далекого тыла 
приходили (мне, например, от матери и сестрички с Дальнего Востока), хотя 
иногда и со значительной задержкой, но всегда надежно. Кстати, здесь я получил 
от родных письмо, надолго поселившее в моей душе горечь потери, о том, что мой 
самый старший брат Иван, на которого я был очень похож и который был во всем 
примером для меня, погиб на фронте еще в 1943 году... 

Со смешанным чувством, в котором все-таки было больше радости, чем досады, мы 
встретили известие об открытии, наконец, союзниками давно обещанного второго 
фронта. Три года ждали - наконец дождались. Если бы не двухлетние отговорки и 
проволочки, сколько бы жизней наших воинов и советских людей, погибших на 
оккупированных территориях и в концлагерях, могло бы быть сохранено! А теперь 
всем было ясно, что наше продвижение на запад стало уверенным и необратимым, и 
для Советского Союза такой острой необходимости во втором фронте, как год-два 
назад, уже не было. Но... "дареному коню в зубы не смотрят". И на том спасибо! 

Произошло это, как известно, 6 июня. Тогда и на фронте мы не забыли, что это 
день рождения нашего великого Пушкина. Я, конечно, помнил, что это еще и день 
рождения моей любимой, Риты, которая со своим госпиталем, где она служила 
медсестрой, была на этом же, 1-м Белорусском, фронте. Письма от нее приходили 
быстро, значит, была она где-то недалеко. Да мы еще условились обманывать 
военную цензуру и сообщали друг другу места, откуда отправляли письма. Делали 
мы это так: в письме сообщали, с кем встречались или кому передаем приветы и из 
первых букв имен или фамилий составляли название пункта дислокации. Например, 
если я получаю приветы от "Сони, Лены, Ухова, Царева и Коли", значит, госпиталь 
находится в Слуцке. И цензура ни разу не разгадала нашей хитрости. 

Интенсивно в основе своей работал и политаппарат, особенно в деле 
информирования нас о событиях в стране и на фронте. 

С большим интересом читали мы газеты и передаваемые нам рукописные сводки "От 
Советского информбюро". До нас, хотя и с большой задержкой, дошло известие о 
гибели генерала Ватутина, смертельно раненного под городом Сарны. По этим 
сведениям, ранен он был группой "бендеровцев", действующей по эту сторону линии 
фронта. Тогда в этих районах бродили в лесах их банды и группы других