как сувенирами и для себя, и для тех, кому не довелось поехать с нами к 
рейхстагу, и для потомков. Жаль, не сохранил я ни их, ни той ложки, 
изуродованной пулей, ни даже пули, вынутой из моей ягодицы уже после войны, год 
спустя после ранения под Брестом. 

Почему-то не было тогда особого стремления хранить эту вещественную память о 
войне. Помнилась она по ранам и не только телесным, но и сердечным, душевным. И,
 казалось, этой вот памяти вполне достаточно на всю оставшуюся жизнь. И верно, 
хватило, если я пишу эту книгу почти через 60 лет после тех огненных лет, дней, 
ночей. 

...К вечеру возвратились. Надо сказать, что еще два дня тому назад Рита где-то 
нашла белого кролика и приютила его у нас. 

И надо же, он оказался настолько ручным, что сразу привык к ее рукам и, 
наверное до этого уже приученный, любил лакать пиво, которого у нас было 
достаточно. Утром эта пушистая животина взбиралась на спинку кровати, чтобы в 
удобную минуту юркнуть под перину. 

Так вот, когда мы возвратились из Берлина, наш юркий кролик сидел под стулом 
неподвижно, и изо рта у него торчала длинная толстая макаронина. Видимо, он 
нашел ее и стал постепенно заглатывать, пока она не уперлась где-то внутри его. 
Рита испугалась, взяла его на руки и осторожно извлекла эту макаронину. Как 
повеселело это забавное существо! А когда приходил поиграть на пианино мой 
новый ординарец Сергей Кострюков, Рита сажала этого зверька на край клавиатуры, 
и он "внимательно вслушивался" в звуки. По окончании игры, увидев какую-нибудь 
приманку на другом конце клавиатуры, он прыжками преодолевал всю черно-белую 
дорожку клавишей, вызывая почти аккордные звуки. 

В общем, будущая мать забавлялась с ним, как с ребенком. Между прочим, когда 
родившийся у нас вскоре после Победы малыш немного подрос, первой его любимой 
живой игрушкой тоже был кролик и тоже беленький, пушистый. 

Со дня на день мы ждали капитуляции Германии, и я тогда вспоминал, что давно, 
еще в 1944 году, написал стихотворение, в котором были слова: "и весной, в 
начале мая, прогремит Салют Победы над землей!". И весна уже в самом разгаре, и 
начало мая уже обозначено, а Победы все нет и нет... 

Наш помначштаба Валерий Семыкин вывел от дежурившей круглосуточно радиостанции 
наушники к Батурину, его замам, Киселеву, к нам с Ритой и еще кое к кому. 
Включить их радисты должны, как только появится сообщение о Победе. 

И этот миг наступил в ночь на 9 мая! Вскоре после 12 ночи вдруг влетает к нам 
связист и кричит: "Победа, капитуляция, ура!". Не успели мы одеться, как на 
улице уже гремел Салют Победы. Люди бросались друг к другу, тискали друзей в 
объятиях, целовались, многие плакали, не стесняясь слез радости. Стреляли все, 
кто из пистолетов, кто из автоматов и пулеметов. По-моему, даже громкие 
выстрелы из ПТР были слышны. В небо взвились сотни самых разных по калибру, и 
серийных, и цветных и даже дымовых ракет, которые в освещенном этим фейерверком 
небе тоже были хорошо видны. Небо от края до края чертили трассирующие пули. 
Нечего теперь было их экономить! Я тогда еще подумал: а куда же пули падают? 
Ведь в какое бы бездонное небо их не выпускали, падать-то им все равно на землю,
 хоть и немецкую, но плотно заселенную людьми. И как же они, падая с огромной 
скоростью, минуют и тех, кто их запускает вверх, и вообще любых, в том числе и 
мирных немцев? Конечно, не хотелось бы, чтобы от этого фейерверка в эту первую 
бессонную ночь мира кто-нибудь погиб, как на войне. 

Ближе к рассвету, растратив почти все запасы огневых средств, стали постепенно 
собираться к штабу. Вышли Батурин с Казаковым, поздравили всех с окончанием 
войны, и комбат объявил, что в 12 часов дня по московскому времени на местном 
стадионе будет торжественный обед в честь Победы для всего батальона. Приказано 
было даже устроить стол и для штрафников. 

Все как-то внезапно помолодели, а наш доктор Степан Петрович Бузун по случаю 
Победы даже сбрил свою старомодную бородку и ко всеобщему удивлению оказался 
совсем еще не старым мужчиной. 

Речи говорили все. Кто кратко, кто многословно, но в словах каждого была и 
радость Победы, и боль потерь, и вера в долгое мирное будущее, и надежды на 
светлое, счастливое завтра. А каждая речь завершалась тостом, и считалось 
добрым знаком каждый тост сопровождать полной чаркой. Видимо, предугадав это, 
на стол поставили не стаканы и кружки, а по-мирному - рюмки (и где их столько 
набрали?). Но тем не менее, многих, что называется "развезло". Видимо, хорошо 
"расслабился" и Батурин, если он вдруг отозвал меня в сторону и "по секрету" 
сообщил то, о чем я давно догадывался. 

Оказывается, тогда, на Наревском плацдарме генерал Батов вроде бы распорядился 
пустить мою роту в атаку через минное поле. И хоть я уже давно убедился в 
справедливости своих догадок и мою голову сверлила мысль, уж не с подачи ли 
самого Батурина генерал Батов принял такое решение, это сообщение ошеломило