2 мая пал Берлин! До окончательной Победы оставалась какая-то неделя, а 4 мая 
Батурин с Казаковым где-то добились разрешения совершить поездку в Берлин, к 
рейхстагу. 

И снова, как в Рогачеве, Бресте и Варшаве, в штурме Берлина мы не участвовали, 
а только каким-то образом обеспечивали этот штурм ценою многих жизней. Как и в 
Варшаву, так и сейчас в Берлин вошли в еще горящий город... 

Ехали по берлинским улицам долго, петляя по ним из-за того, что во многих 
местах они были завалены обломками разрушенных домов, подбитыми танками и 
орудиями. Впечатление от этой столицы фашистского рейха мрачное. И не только, а 
может, и не столько от разрушений и других следов войны. Большинство улиц 
какие-то скучно-прямые, и вообще планировка города показалась 
утомительно-правильной. 

...Множество зданий хмурятся подслеповатыми или выбитыми окнами, из которых 
свешиваются белые простыни вместо флагов капитуляции. Но это оттуда, где окна 
или уцелели, или их уже чем-то позатыкали и там чувствуется жизнь. Многие двери 
снесены вместе с частью прилегающих стен, и дома щерятся, словно беззубые рты 
дряхлых стариков. Уцелевшие стены домов однообразно грязные, серые какие-то. 

Изредка появляются на улицах или выглядывают из редких окон домов люди, с 
первого взгляда тоже однообразные, одинаково потертые, что ли. В большинстве 
это женщины, глубокие старики и любопытная, как у всех народов, детвора. 
Кое-где попадаются и уцелевшие, но затаившиеся в подвалах разрушенных зданий 
или старики - "фолькштурмовцы", или пацаны из "гитлерюгенда" с потерянными 
взглядами, выловленные нашими солдатами-патрулями. А ведь они надеялись 
отстоять на краю гибели свой "тысячелетний" рейх. Многие из них положили головы 
ради бредовых идей их бесноватого фюрера. А эти притаились было, чтобы 
переждать, сменить свою военную форму и затеряться в массе людей гражданских. 

Помню, подъехали мы со стороны реки Шпрее и уперлись в обрушенные фермы моста 
через нее. Объезд искать не стали, а карабкаясь по этим фермам, нижняя часть 
которых местами была погружена в воду, перебрались на другой берег, прямо на 
площадь перед рейхстагом и подошли к нему. Кое-где из выбитых больших окон 
этого мрачного здания еще вился дымок и тянуло гарью. И никакой 
величественности! Над разрушенным скелетом бывшего стеклянного купола реет 
красный флаг - наш, советский, флаг! Но это не просто флаг, это Знамя Победы! 
Широченная лестница главного входа и многочисленные колонны избиты, испещрены, 
словно оспинами, следами осколков и пуль. 

Нашу небольшую группу встретил молодой лейтенант, с которым о чем-то 
переговорил комбат Батурин. Дав нам команду подождать, он ушел внутрь с этим 
офицером. Вскоре лейтенант вернулся и разрешил нам войти. В это время в зале, 
куда мы вошли, было совсем немного людей, а наш комбат стоял невдалеке с такого 
же небольшого роста, но, в отличие от кругленького Батурина, поджарым, худым 
полковником, и тот, живо жестикулируя, о чем-то рассказывал. 

Как я потом узнал, этот полковник был командиром того полка, который штурмовал 
рейхстаг, и теперь назначен его Военным Комендантом. 

Причуды судьбы свели меня с ним уже более чем через 30 лет после этих дней, 
когда я, будучи начальником военной кафедры Харьковского автомобильно-дорожного 
института, проводил военные сборы студентов при одной из воинских частей в 
украинском городе Черкассы. И там перед принятием студентами военной присяги 
мне порекомендовали пригласить на этот торжественный ритуал Героя Советского 
Союза полковника Зинченко Федора Матвеевича. 

Что-то уж очень знакомое показалось мне в чертах и жестах этого полковника, и 
когда он представился как командир полка, штурмовавшего рейхстаг, я сразу узнал 
в нем того первого советского военного коменданта рейхстага. Несколько лет 
после этой встречи в Черкассах мне доводилось встречаться с этим неординарным и 
интересным человеком и каждому из нас было что вспомнить из тех грозных событий.
 

А тогда, в сорок пятом, когда мы вошли в рейхстаг, его стены, колонны и другие 
архитектурные детали, частично разрушенные, закопченные, всего только через два 
дня после взятия рейхстага были уже расписаны и краткими, и пространными 
автографами советских воинов, даже на высоте, доступной лишь гигантского роста 
человеку. А писались они и мелом, и обломками кирпичей, и обгоревшими 
головешками. 

Подтащили мы с Петей Загуменниковым (он накануне вернулся в батальон) какие-то 
обломки бетонные и ящики обгорелые к стене, забрался я на них, а Рита и Петр 
поддерживали меня с двух сторон, чтобы не свалился. И какой-то обугленной 
палкой вывел: "Александр и Маргарита Пыльцыны. Дальний Восток Ленинград - 
Берлин". И росчерк за двоих. (Замечу, что тогда Рита была еще Макарьевская.) 

Мы набивали карманы обломками штукатурки, осколками камней и кирпичей на память,