уделялось немало времени, нам выдавали надеваемые под шапки-ушанки трикотажные 
шерстяные подшлемники с отверстиями для глаз и рта, чтобы уберечь от 
обморожения щеки и носы. 

И все-таки к концу 1942 года, когда, видимо в связи с тем, что немецкие войска 
были остановлены под Сталинградом и угроза японского нападения стала менее 
вероятной, по одной роте с каждого батальона нашей бригады в полном составе 
были переформированы в маршевые (для фронта), погружены в эшелоны и в первые 
дни января 1943 года отправлены на Запад. 

Как потом стало известно, направлялись мы на участие в формировании Югославской 
армии по примеру уже создававшихся дивизий Войска Польского и Чехословацкой 
бригады Людвига Свободы. До Байкала, а точнее - до станции Зима, наш эшелон не 
шел, а летел так, что на многих узловых станциях паровозы меняли настолько 
стремительно, что мы не успевали не только получить горячую пищу из 
следовавшего в нашем эшелоне вагона с полевыми кухнями, но даже прихватить 
ведро кипятка. 

Во время смены паровоза на станции Бира хорошо знакомый мне дежурный по станции 
передал на мой родной полустанок, где жили родные, весть о том, что я вскоре 
проеду эшелоном. Все мои родные вышли к железнодорожным путям, но поезд 
промчался с такой скоростью, что я едва успел разглядеть своих, а дед Данила, 
пытавшийся бросить мне подарок - кисет с табаком, не попал в открытую дверь 
теплушки. Как потом мне рассказывала сестренка, дед по этой причине расплакался.
 

На станции Зима наш эшелон вдруг остановили, и мы там простояли почти неделю. 
Что-то, видно, не заладилось с формированием югославских частей, и дальше нас 
везли так неспешно, что мы почти месяц добирались до столицы Башкирии Уфы. 
Миновав ее, на станции Алкино ночью весь наш эшелон выгрузили, и мы влились в 
состав 59-го запасного стрелкового полка 12-й запасной стрелковой бригады 
Южно-Уральского военного округа. 

В этом полку главным нашим делом стала подготовка нового пополнения в основном 
из немолодых уже людей (чаще всего из мусульманских республик), обучение этих 
новобранцев азам военного дела, формирование из них маршевых рот для фронта. 
Долго, почти девять месяцев, я, как и многие другие офицеры, добивался отправки 
на фронт. 

Здесь, кроме того что я вступил в партию и помимо многих других событий, судьбе 
было угодно познакомить меня с девушкой, эвакуированной из блокадного 
Ленинграда, которая более чем через год, на фронте стала мне женой. На всю 
жизнь. Но об этом речь пойдет попозже. А тогда, в августе или начале сентября, 
очередному из многих моих рапортов был дан ход, и нас, небольшую группу 
офицеров, направили вначале в ОПРОС (Отдельный полк резерва офицерского 
состава) округа, а затем в такой же полк, но уже Белорусского фронта. Находясь 
в этом 27-м ОПРОСе фронта, мы несли боевую службу по охране важных объектов от 
возможных диверсий противника, но это все-таки была не передовая, куда мы 
стремились. 

И вот однажды, в начале декабря 1943 года меня вызвали в штаб полка на 
очередную беседу. Беседовавший со мной майор был в полушубке и, несмотря на 
жарко натопленную комнату, затянут ремнями, будто каждую секунду был готов к 
любым действиям. Лицо его с заметно поврежденной сверху раковиной правого уха 
было почти до черноты обветренным. Просмотрев мое еще тощее личное дело и задав 
несколько вопросов о семье, об училище и о здоровье, он вдруг сказал: "Мне все 
ясно. Пойдешь, лейтенант, к нам в штрафбат!" Кажется, заикаясь от неожиданности,
 я спросил: "З-з-за что?" И в ответ услышал: "Неправильно задаешь вопрос, 
лейтенант. Не за что, а зачем. Будешь командовать штрафниками, помогать им 
искупать их вину перед Родиной. И твои знания, и хорошая закалка для этого 
пригодятся. На сборы тебе полчаса". 

Как оказалось, это был начальник штаба 8-го Отдельного штрафного батальона 
майор Лозовой Василий Афанасьевич. С ним мне довелось и начать свою фронтовую 
жизнь в 1943 году, и встретиться через четверть века после войны на 
оперативно-командных сборах руководящего состава Киевского военного округа. 
Тогда я был уже в чине полковника и его, тоже полковника, узнал по приметному 
правому уху. 

А тогда, в декабре 1943 года, после тяжких боев, в которых штрафбат понес 
большие потери, в том числе и в постоянном офицерском составе, он отобрал нас, 
восемнадцать офицеров от лейтенанта до майора, в основном уже бывалых 
фронтовиков, возвращавшихся из госпиталей на передовую. Я оказался среди них 
один "необстрелянный", что вызывало во мне тогда не столько недоумение, сколько 
гордость за то, что меня приравняли к боевым офицерам. 

Буквально через час мы уже мчались в тревожную ночь на открытом автомобиле с 
затемненными фарами в сторону передовой, хорошо определяющейся по всполохам от 
разрывов снарядов, по светящимся следам разноцветных трассирующих пуль, по 
висящим над горизонтом осветительным ракетам. Где-то там, под огнем противника,