будущим планам шведа. Знакомый, конечно, страшно удивился, когда полковник 
возник перед ним, словно джин, выпущенный из бутылки: ведь визит не был 
оговорен заранее. Но Стиг выпалил скороговоркой, что счел своим долгом 
заглянуть и поприветствовать, так сказать, накоротке, поскольку оказался 
поблизости…

В штабе, разумеется, нашелся обстоятельный отчет об условиях проживания в 
Мадриде, и это не вызывало у Стига сомнений, что он встретился как раз с нужным 
человеком. Штаб он покидал с подаренным американцем экземпляром документа, и 
был очень доволен результатом.

Час «работы» – и задание выполнено. Играючи спасены несколько ценных для отдыха 
дней!

Наконец, Малага – конечный пункт поездки. Солнце, море, отдых! Средиземное море 
– голубее и заманчивее, чем когда-либо. «Мое море», – думал Стиг.

Рассеянно и безмятежно он просмотрел подробное руководство, описывающее жизнь в 
Мадриде. Отпечатанное, точнее, откатанное с восковки всего несколько месяцев 
назад, оно было вполне современным и представляло собой подробное разъяснение 
трех основных проблем, с которыми столкнется иностранец.

Прикинув, как поступить, Веннерстрем решил не посылать фотокопию в Центр. Лучше 
переработать руководство так, чтобы его американское происхождение не 
просматривалось. А в Москве поверили бы, что он сновал как челнок по всему 
Мадриду не меньше недели. С улыбкой счастливый агент отложил эту работу на 
«потом». Она могла подождать до возвращения в Стокгольм. Испанское солнце было 
очень ласковым, а это не способствовало рабочему настроению.




Глава 30


По возвращении в родную столицу Веннерстрем застал Ющенко в предотъездном 
настроении. Их связь прекращалась, потому что Ющенко переводили в советское 
посольство в Вене. Это обстоятельство сыграло в последующем определенную роль. 
По его информации, на замену должен был прибыть генерал-майор Виталий 
Никольский. В своих мемуарах Веннерстрем высказывал глубочайшее сожаление, что 
именно этот человек попал в неприятное положение через два года при его 
разоблачении. Как он считал, новый связник не был профессиональным разведчиком 
и принадлежал к той категории генералов, которые в силу сложившихся 
обстоятельств на какое-то время оказываются в должности военных атташе.

На рубеже 1960–1961 года Стиг начал всерьез обдумывать все детали, связанные с 
его отъездом из Швеции. Оставалось девять месяцев до пенсии и ровно год до того 
времени, когда он должен был окончательно распрощаться с Севером. Чем больше об 
этом думал – тем больше возникало проблем. Откуда-то выплывали все новые и 
новые существенные и мелкие дела, от которых раньше можно было просто 
отмахиваться с отговоркой «придет время – найдем выход».

Помимо всего прочего, отъезд осложняли еще и семейные обстоятельства. Дата 1 
января 1962 года совершенно не устраивала его близких, им необходимо было 
задержаться в Швеции еще на два года.

Чем больше Стиг углублялся в проблемы, тем больше убеждался, что нужно ехать. И 
тем больше нервничал. Одолевали те же сомнения, что и в Вашингтоне четыре года 
назад. Тогда он стоял перед выбором: Лондон или Стокгольм, и учет интересов 
семьи оказался решающим. Теперь вновь находился в аналогичном положении, но 
выбор был намного труднее. Удастся ли выдержать еще два года в Стокгольме? В 
минуты размышлений все чаще появлялось чувство, что волею судьбы он превратил 
себя в отщепенца, недостойного считаться шведом. Возникали мысли, что чем 
дольше остается в стране, тем более длинным становится список его вины. Уже 
всей душой Веннерстрем стремился как можно скорей оказаться подальше от родной 
страны. Он хотел обрести свободу! Было и другое соображение: как возможную 
задержку воспримет Центр? Обстановка стала более чувствительной после того, как 
он лично встретился с высшим начальством и подтвердил готовность выехать 1 
января 1962 года. Одолевали сомнения, что в случае отъезда положение уже не 
будет таким независимым, как прежде – по всей вероятности, Центр станет его 
единственным работодателем. «Окончательно и бесповоротно» – так Петр выразился 
однажды. Хотя во всей остроте Стиг этого пока еще не почувствовал.

В конце концов, выбор определился. И если в Вашингтоне при раскладе «Лондон – 
Стокгольм» была допущена первая серьезная ошибка, то теперь последовала другая 
– поистине катастрофическая: агент начал хлопотать об отсрочке до 1 января 1964 
года.

Позже Веннерстрем неоднократно недоумевал, как мог в то время чувствовать себя 
настолько уверенно? Как мог столь смело полагать, что по поводу него еще не