укрытий для ВМС, что со шведской точки зрения представляло главный интерес. Но 
Центр не сделал об этом запроса. Подобное ограничение Веннерстрем воспринял с 
облегчением, и его переполненное сознанием вины, можно сказать, больное 
воображение преувеличивало эту «поблажку» до несопоставимых размеров.

Только немногие из руководящего состава знали о подозрениях СЭПО, поэтому было 
явной ошибкой позволять Стигу по-прежнему находиться в ведомстве и помещении 
министерства обороны. И уж никак нельзя было оставлять его там более чем на 
полгода. Ничего не подозревающее окружение видело, что полковник по-прежнему 
занимал то же самое положение – в самой гуще военных. Оно позволяло легко 
наладить контакты, необходимые для нового поручения Центра. Если бы с самого 
начала он был переведен в помещение МИДа и в глазах окружения стал 
«гражданским», то дела, несомненно, пошли бы намного хуже.

Веннерстрем по-прежнему не давал в руки СЭПО никаких веских улик. Но что-то все 
же усилило подозрения Отто Даниэльссона. Что это было на сей раз? В марте 1962 
года министру обороны был представлен доклад с подробными результатами 
наблюдений контрразведки. Не исключено, что это и повлекло за собой перемещение 
в новый кабинет.

Измотанный сознанием вины, Стиг тем не менее пребывал тогда в полном неведении. 
Вполне возможно, что его истощила многолетняя двойная жизнь, а может, он просто 
закрутился в деловой рутине и ослабил внимание. Как бы то ни было, он не ощущал 
никакого предчувствия предстоящего «провала».




Глава 31


Чтобы понять истинное положение нашего героя в тот период и лучше осознать 
глубину и размеры надвигавшейся катастрофы, возьмем в руки один из самых 
ответственных открытых документов шведского риксдага. Это выступление министра 
обороны Андерссона во время дебатов по делу Веннерстрема, проходивших с 29 по 
30 октября 1963 года. Выступление было опубликовано через месяц после слушаний 
в журнале «Актуелльт и политик о самхелле» и представляет собой любопытное 
свидетельство весьма принужденного положения Швеции в нежданно свалившемся на 
нее «деле о шпионаже». Попытки скрытого давления и обвинения министра в 
пассивности свидетельствуют о том, что выброшенные американцами «козыри», 
полученные из рук предателя, не были такими уж «убойными», поэтому нужно было 
во что бы то ни стало принудить шведскую сторону к конструированию эффективной 
ловушки для настырного и неуловимого Веннерстрема, давно и прочно ставшего 
«поперек натовского горла».

Косвенным, хотя и вполне прозрачным подтверждением того, что Веннерстрема 
начали раскручивать по наводке предателя, может служить следующая фраза 
министра: «Из-за опасения раскрыть методику непрерывной разведывательной работы 
я, к сожалению, не могу привести здесь ту незначительную информацию, которая 
имелась у нас о Веннерстреме».

Правда, Андерссон идею «ловушки» благоразумно отметает, но, как говорится, нет 
дыма без огня – откуда-то эта идея появилась, витала в воздухе и даже 
обсуждалась в риксдаге…

Не менее любопытны и цифры, сопоставляющие количество секретных документов, 
проходивших через штаб ВВС и, соответственно, через командную экспедицию, – 
вряд ли после них потребуются более убедительные доказательства того, сколь мал 
был ущерб, нанесенный Веннерстремом именно шведской стороне. По большей части 
он сводился к паническому испугу: вот мол, какой ужас – среди нас завелся 
шпион! Именно этот ужас шведам по сей день так и не удалось уложить в рамки 
денежного эквивалента. А хотелось бы! Итак, читаем выступление:

«Принятые мной меры обсуждались и будут обсуждаться, но я решительно отвергаю 
обвинения в пассивности с моей стороны и недостатке интереса к этому делу. Были 
намеки в мой адрес, что следовало бы раньше предпринять что-то для пресечения 
шпионажа Веннерстрема. Это легко говорить теперь, после признания, когда всем 
известно, что речь действительно идет о шпионаже. Постараюсь пояснить.

Вопрос о назначении Веннерстрема в МИД является главным в обвинении против меня.
 Основания и мотивы этого поступка я изложил в докладе юридической комиссии. Не 
стану повторяться. То, как я представлял назначение в МИД и как описывал его 
начальнику государственной полиции, также освещено в докладе, равно как и 
последующие дискуссии о характере этого назначения. Причиной моего 
вмешательства весной 1961 года, которое, по сути, и привело Веннерстрема в МИД, 
было нежелание предоставлять ему должность в штабе ВВС, в чем мое мнение 
полностью совпадало с мнением государственной полиции. Командование ВВС не 
видело причин для отказа. У меня же были некоторые сомнения в благонадежности 
претендента.