отдать должное Юрину, он не упал перед ними на колени, не просил пощады, а 
спокойно сказал:

— Раз надо, то стреляйте.

Но тут вышел полевой командир, тот самый, которого Юрин держал на мушке, и 
произнес короткую, но эмоциональную речь на чеченском языке, показывая руками 
на Юрина, после этого толпа несколько остыла, и Юрин был препровожден в подвал 
к товарищам по несчастью. (К сожалению, в последующем он вел себя не так 
стойко).

Надо заметить, что в начале войны, чеченцы больше всего ненавидели летчиков и 
контрактников. Первых за то, что эти, как они считали, щуплые интеллигенты, 
сидя в своих самолетах и вертолетах, бомбили все подряд, убивая вместе с 
защитниками Чечни ни в чем не повинных женщин и детей, видя с высоты только 
красивые разрывы бомб и снарядов, и совершенно не задумываясь о том, какое горе 
и страдание они несут людям. А контрактники вызывали ненависть, потому что они, 
по мнению чеченцев, пришли на эту войну добровольно, в отличие от солдат 
срочной службы и офицеров, обязанных выполнять приказы командования.

Неизвестно, чем бы закончилось противостояние местных жителей и боевиков, 
охранявших пленных, и как долго бы те смогли удерживать взбесившуюся толпу. 
Внезапная погрузка пленных в автобус прервала это противостояние.

Под усиленным конвоем автобус с зашторенными окнами тронулся в путь.

«Грозный, Грозный...» — это были единственные реплики охраны, понятные пленным, 
поэтому все решили, что их везут именно туда. Глаза у бойцов повеселели, хотя у 
каждого в душе шевелилась страшная мысль: «Добровольная сдача в плен — это 
предательство...». На одной из остановок из автобуса вывели офицеров и впервые 
задали вопрос:

— Зачем Вы к нам пришли?

Немного «поговорив по душам», задали следующий вопрос:

— Кто командир?

Прихрамывая, вышел из строя Иванов. Его отвели от строя, и больше к остальным 
он не возвращался. Вслед за ним вывели одного из радистов, который также к 
остальным больше не вернулся. Их все время держали и допрашивали отдельно.

До Грозного автобус так и не доехал, конечной точкой его маршрута стал СИЗО 
Шалинского ДГБ (бывший СИЗО РОВД Шали), где пленные были «радушно» встречены 
начальником Шалинского отдела ДГБ Абу Мовсаевым (сейчас зам. министра 
Шариатской безопасности республики Ичкерия). Прием был достоин «клиентов», так 
щедро снабдивших местных боевиков оружием, боеприпасами и снаряжением, которых 
после «приветственной» речи Мовсаева сразу развели по камерам в лучших 
традициях армейской гауптвахты, офицеры отдельно, солдаты — отдельно.

Сразу же по горячим следам начались допросы, людей забирали по одному из камеры,
 и товарищи прощались с ними, как навсегда. Возвращавшимся задавали один 
вопрос:

— Били?

С первыми допросами, первыми синяками и кровоподтеками приходило осознание, что 
это, увы, серьезно и надолго. Первоначально разведчики выдавали себя за 44 ПДБ 
из Волгограда, однако скрыть что-либо от чеченских следователей было трудно, 
потому что, во-первых, работать они умели, ведь половина из них в недавнем 
прошлом была частью огромного и мощного аппарата КГБ СССР. Надеюсь, никто не 
будет отрицать, что одна из лучших спецслужб мира имела хорошо подготовленных 
следователей, во-вторых, когда допрашивается около полусотни человек, любая 
ложь неминуемо будет раскрыта, для этого достаточно сопоставить показания 
допрашиваемых. Но главная причина в том, что в бою и в плену разные люди ведут 
себя по-разному. И безразличие к своей жизни меняется на страх ее потерять. 
Нашелся предатель. Не вызывает сомнения, что в скором времени следователям было 
известно даже количество крыс на продуктовом складе в пункте постоянной 
дислокации бригады специального назначения. А вот с майором Дмитриченковым у 
следователей получалась нестыковка, потому что никто толком не знал, с какой 
целью он находился в отряде. Показания же самого Дмитриченкова, что он пошел с 
отрядом за компанию, следователей не устраивали. Они хотели во всем найти 
логику. Раз он является заместителем командира батальона по воздушно-десантной 
подготовке, то, следовательно, он занимается поиском площадок десантирования и 
требовали от него показать их на карте, но майор упорно отвергал эту версию и 
настаивал на своей.

Крепкий орешек, не колется, решили следователи и продолжали вести допросы. 
Иногда людям казалось, что главное во всех этих допросах не военные тайны и 
секреты, а «промывание мозгов».