не только против ненавистного им СССР, но и против давшей им убежище Германской 
республики.



Р. Катанян.




ПИСЬМО ОРЛОВА В. Л. БУРЦЕВУ


17 августа 1930 года.



Глубокоуважаемый Владимир Львович!

В № 7 газеты «Общее дело», в статье «Всем, всем, всем!» (стр. 6), помещено 
обращение ко всем эмигрантским деятелям по поводу того, что «несмотря на то, 
что в эмиграции о многих деятелях циркулируют самые сомнительные сведения и 
слухи», — они не обращаются к доверенным лицам для того, чтобы расследованием 
их деятельности эти слухи опровергнуть.

Пользуясь случаем, я на основании параграфа 2 обращения редакции «Общего дела» 
покорнейше прошу Вас, глубокоуважаемый Владимир Львович, не отказать взять на 
себя труд и произвести расследование о моей деятельности в эмиграции и о тех 
слухах, которые регулярно и сознательно пускаются обо мне советской прессой и 
агентурой (подделка документов, служба и связи с иностранной агентурой, 
авторство «письма Зиновьева» и пр.) и охотно поддерживаются некоторыми 
представителями эмиграции и беженства, которые уже от себя лично настаивают на 
моем сотрудничестве в ГПУ и прочих ком. учреждениях.



ГАРФ, ф. Р-5802, оп.1, д. 2222, л. 12.




ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Н. Н. КРОШКО-КЕЙТ


Пишу это по давней просьбе той моей службы и для себя, в конце концов, теперь, 
когда после описываемых здесь событий минули годы и годы, мне и самому надо 
разобраться в своей судьбе — необычной и непростой, в том, что тогда было моей 
работой и жизнью. Так или иначе, буду писать правду, хотя кое-что в памяти моей 
померкло и другой раз приходится задумываться: а точно ли так это было? Но 
врать не буду. В чем не уверен, лучше вовсе не напишу или сделаю необходимые 
оговорки.

Я не могу без горечи и боли вспомнить о том, как я, сын крестьянки Воронежской 
губернии Анны Ефимовны Крошко, внук крепостного, после революции оказался в 
стане белых, среди людей, чуждых мне по политическим убеждениям и по своему 
социальному положению…

Дед мой, Ефим Крошко, после солдатской службы остался работать в 7-м запасном 
кавалерийском полку вольтижером. Полк стоял в Тамбове, там и жила вся 
многочисленная семья моего деда.

Мать моя совсем молоденькой девушкой сошлась с офицером этого полка 
Александровичем. Результатом этой связи и было мое появление на свет в ноябре 
1898 года. Николай Евгеньевич Александрович попал на военную службу поневоле. 
Он был студентом Харьковского технологического института, принимал участие в 
революционном движении и, когда при Александре III вспыхнули студенческие 
волнения, был исключен из института и отдан в солдаты. Не выдержав муштры и 
тягот солдатской службы, он, как говорится, идейно разоружился, примирился с 
действительностью, пошел в военное училище и стал офицером.

Когда встал вопрос об узаконении его связи с моей матерью, это оказалось для 
него делом непростым и еще одним испытанием. Ему нужно было уйти из полка, так 
как офицер не мог жениться на крестьянке. Александрович снова поступился своей 
совестью — из полка не ушел и бросил мою мать. Деда в то время прогнали из 
вольтижеров, а я стал внебрачным ребенком, или, как тогда говорилось, 
«незаконнорожденным».

Дед с семьей переехал в Воронеж, служил сперва кучером, а состарившись, ночным 
сторожем.