состава все еще зияли пустоты, ожидая имен новых командиров экипажей.

Собирались мы с Радчуком полетать с молодыми – после боевого вылета – и 5 
октября. В ту ночь полк бомбил укрепленные районы на переднем крае обороны 
немцев по Днепру. Вернулись после семичасового полета под утро. Над аэродромом 
ползли клочья низкой облачности, а воздух был в сырой дымке. Все это не 
располагало к инструкторским полетам, и мы без раздумий уехали в Серпухов, к 
своей столовой и общежитию. Но после завтрака нас удивила совсем иная атмосфера 
– чистое небо, солнечные лучи, тишина. Радчук, идя рядом со мной, закинул 
голову вверх и произнес:

– Знаешь что? Давай вернемся на аэродром – полетаем с молодыми.

Я стал его отговаривать в том смысле, что не стоит это делать сейчас, что куда 
лучше, немного вздремнув, полетать вечерком, перед боевым вылетом.

– Нет, – упрямился Павел Петрович, – к вечеру погода может испортиться. А 
ребята нас ожидают.

Уговорить его мне не удалось, но и я с ним не согласился и отправился спать.

Днем разбудили меня шум, возбужденный говор, топот ног. Кто-то оказался рядом.

– Что случилось? Чего расшумелись?

– Радчук разбился! С ума сойти!..

Причин его гибели так никто и не раскрыл. Свидетелей не было. Обломки молчали. 
В них лежал Павел Петрович и экипаж молоденького лейтенанта Чеботарева. Кто-то 
уверял, будто вскочили они в мощно-кучевое облако и оттуда вывалились в 
беспорядочном падении. Предположений было множество – техника, ошибки, 
усталость... Поговаривали о залетном «мессере». Это предположение начальству 
понравилось больше других. На том и сошлись.

До захода солнца я успел полетать с моей молодой «командой» и в ночь того же 
дня сходить на бомбежку железнодорожного узла Минск. На другой день похоронили 
Павла Петровича и его молодых собратьев, а вечером снова пошли на передний край 
у Днепра. Было не до поминок.




Пора «поговорить»




В засаде. Нас, кажется, не поняли. Штурман сигналит с земли. Лечу домой! Знали 
бы, кто у нас на борту! «Ну, держись, командир!»

К концу года командующий АДД Александр Евгеньевич Голованов стал собирать свои 
полки на аэродромах юго-восточнее Ленинграда и чуть западнее Торопца, 
Андреаполя, Вышнего Волочка. Нужно было «поговорить» с Финляндией. Она все еще 
воевала на стороне фашистской Германии и пока не собиралась складывать оружие. 
А пора! Рядом с Ленинградом, еще не совсем освободившимся от блокады, такой 
сосед был нетерпим.

Василий Гаврилович Тихонов оба своих полка привел на аэродром Баталы, к западу 
от Андреаполя. И с воздуха, и на карте трудно было найти эту глухую, затерянную 
в лесах, вдали от дорог убогую деревеньку с тарабарским названием.

Целая дивизия дальних бомбардировщиков втискивалась в эти жалкие, приземистые 
избы, в которых прозябали старики да ребятня, где никогда не бывало ни 
электрического света, ни радио. Немало старых людей, коротавших тут свою долгую 
утробную жизнь, так ни разу и не слыхало, как гудят паровозы.

Теснота была фантастическая, но место нашлось и мне. В косой избе, не худшей в 
деревне, деликатно оттеснив хозяйку на кухню, к печке, и овладев, таким образом 
частью крохотной, с подслеповатым оконцем «светлицы», мы с Глебом Баженовым и 
полковым врачом Федей Горбовым сколотили три, под углом друг к другу, дощатых 
топчана, образовавших незамкнутый квадрат нашего лежбища, а четвертую сторону, 
у двери, предоставили для ночлега на переносной лавке замначштаба Жене Ларину. 
В центре квадрата смастерили крепкий стол и водрузили на нем светильник – 
снарядную гильзу с зажатым фитилем и заполненную бензином. Глядя на другие 
берлоги – это был почти люкс.

Вторая, меньшая часть «светлицы» была отгорожена от нас свисающим с потолка до 
самого пола синим солдатским одеялом. За ним в два яруса, на полатях, обитали 
не то три, не то четыре молодухи, работницы БАО – батальона аэродромного 
обслуживания. Они, как тени, незаметно проникали на свою половину и уходили на