мишень. Видно, в этом противоборстве не все так просто для обеих сторон...

Немцы, рыскающие по ночам над районами базирования советской авиации, по нашей 
терминологии – пиратствовали. Мы тоже применяли такую же форму боевых действий, 
только у нас именовалась она деликатно – «свободная охота». 
Добровольцы-охотники всегда находились. В ясную лунную ночь, когда полк после 
выполнения боевого задания затихал на стоянках, командир разрешал на остаток 
ночного времени заправить машины, подвесить бомбы, запастись патронами и 
прогуляться к фашистам. Там всегда обнаруживались подходящие цели – действующий 
ли аэродром, неподвижно пережидающий ночь или катящий по перегону 
железнодорожный состав, а то ночная колонна, шествующая по шоссе к фронту.

С «колесными» объектами дело обстояло просто: с небольшой высоты, под острым 
уголком к длине цели, не спеша, с пристрелкой вхолостую, а то и первой парой 
бомб – все как на полигоне, да еще причесать пулеметами удавалось. Они, конечно,
 отстреливались, а лучше сказать отпугивали, потому что прожекторов у них не 
было, а рассмотреть самолет в ночном небе непросто.

Сложнее было вписаться в общую группу самолетов, летавших в районе немецких 
аэродромов. На земле чутко слушали небо, и, если удавалось уловить незнакомый 
звук, все мгновенно преображалось: самолеты куда-то исчезали, аэродром 
погружался в темень, с земли начинали бить пулеметы и пушки. Ни о какой 
внезапности удара не могло быть и речи – лучше в эту огненную кашу не лезть.

Но была у нас в запасе «хохма», и она иногда срабатывала. При подходе к 
аэродрому винт одного мотора становился на малый шаг, а винт второго – на 
большой. Первый, почти на максимальных оборотах, тянул высокие ноты, другой же, 
загребая воздух широкими лопастями под крутым углом, обороты сбавлял и начинал 
гудеть басом. Дуэт звучал гармонично – самолет издавал завывающий звук, 
точь-в-точь как летящий «Юнкерс».

Мне на аэродромы не везло. Под утро они затихали, не проявляя себя ничем, и 
всякое вероломство неминуемо кончалось взрывами активности ПВО, в 
противоборстве с которой одиночному самолету фортуна не обещает ничего 
веселенького. Но тем, кто вылетал раньше, удавалось иногда проткнуться в круг 
«на равных», близко пристроиться к немцу и обстрелять его из пулемета. На этом 
все заканчивалось: аэродром ощетинивался, нужно было уходить.

Удачливых было немного. Ну, может, раз-другой повезло самым отчаянным – 
Александру Ивановичу Шапошникову, Николаю Тарелкину, Саше Романову, еще кому-то,
 и то при обстреле немцев их самих всегда успевали хорошенько отстегать из 
турельных пулеметов. Не больше везло экипажам и других полков.

Вообще-то, сбивать самолеты – дело не бомберское, и наши «охотники» 
предпочитали, пристроившись за идущим на посадку немцем, по возможности 
натуральнее изобразить уход на второй круг, чтобы, оказавшись над аэродромом, с 
малой высоты и, значит, безошибочно, протянуть серию бомб по посадочной полосе, 
а то и по стоянкам, если они лежат по курсу и хорошо видны.

И все же это была самодеятельность отдельных «солистов», в организации которой 
было немало сложностей при скромных, а порой неизвестных результатах: что-то 
разбили, что-то подожгли. А что? И всегда ли она стоила твоего полета, риска, а 
то и потерь?

И вдруг у нас на стоянке появился «Мессершмитт-110». Самый настоящий, боевой. 
Где-то его прихватили, целенького и тепленького, а наш комдив Евгений Федорович 
Логинов, дознавшись про это, настоял на передаче трофея ему. Инженеры осмотрели 
немца, довели до ума, обратили в «нашу веру», нарисовав вместо крестов красные 
звезды, после чего Евгений Федорович немного полетал на нем и отдал Вячеславу 
Опалеву, летчику из братского полка. Слава быстро «приручил» его и по ночам 
вместе со своим штурманом Женей Окороковым стал навещать немецкие аэродромы. 
Там он обычно становился в очередь за идущим на посадку самолетом и, когда тот, 
включив фары, весь был поглощен предстоящей посадкой, бил его сверху прямо в 
загривок со всех четырех точек. Горящий немец тут же зарывался носом в землю, а 
Слава исчезал. Аэродромы из полета в полет он предусмотрительно менял, и ему 
удалось сбить немало машин. Но немцы насторожились, стали всматриваться в 
поведение соседних самолетов, требовали переговорных «квитанций», подачи 
условных сигналов, и Слава, чувствуя это, не лез на глаза, шел на другой 
аэродром, а иногда вместо воздушной атаки прибегал к штурмовке самолетов на 
земле.

Все шло как нельзя лучше, пока однажды на рассвете, возвращаясь домой с 
очередного удачного вояжа, он не попал в районе Тулы под обстрел наших 
зенитчиков. И – надо же! – срезали с первого залпа. Недаром немцы, ни во что не 
ставя своих зенитчиков, в превосходных степенях и с откровенной завистью 
отзывались о советских, в отличие от истребителей, котировавшихся у немцев по 
той же шкале ценностей несколько в иных соотношениях.

Самолет пришлось покинуть. Деревенский народ, сбежавшийся к парашютистам, 
прыгнувшим с фашистского самолета, на котором в пожаре из-под звезд стали