Они лежат за пределами досягаемости фронтовой авиации и поэтому достаются нам.

Дальникам приличествовала бы немецкая топонимика, но, потерпев крупное 
поражение под Москвой, немцы снова собирают и сосредоточивают силы на новых 
стратегических направлениях. Куда уж тут до «далеких меридианов»!

Четче других вырисовывался юг. Начиналась сталинградская прелюдия.

Мой экипаж не пропускал ни одной ночи. И хоть не было двух боевых вылетов, 
одинаковых по сложности и результатам, в чем-то они все-таки напоминали друг 
друга, со временем даже теряя свою индивидуальную окраску. Но среди них иной, 
по-особому меченный запоминался крепче других и надолго, как тот, в конце 
апреля, когда по станции Старая Русса Васильев сбросил с наружных замков три 
полутонные бомбы, а две стокилограммовки, висевшие на внутренних замках и 
предназначенные для второго захода, тоже слетели, но не выпали, а упали на чуть 
приоткрытые створки бомболюков и готовы были скорее взорваться внутри самолета, 
чем вывалиться вниз.

...«Репортаж» ведут радисты. Дело – дрянь. Контровочные вилки с взрывателей 
вырвались; предохранительные ветрянки под напором встречного потока воздуха, 
сифонившего в щели, свинтились; бомбы, прижавшись боками друг к другу, смотрят 
носами с обнаженными жалами в переднюю стенку. Теперь достаточно малейшего 
толчка, чтобы они, чуть скользнув вперед, ткнулись в нее, озарив в тот же миг 
эту звездную ночь, к восторгу немцев, эффектным высотным взрывом. Что делать? 
Мы проносимся раз, другой по краю цели в надежде освободиться от кошмарного 
груза, но створки не идут. Берем курс домой и пока под нами территория 
противника изо всех сил нажимаем на рычаги открытия бомболюков. Все тщетно! 
Размышляем насчет посадки.

– Ребята, – говорю радистам, – бомбы надо закрепить, чтоб они, чего доброго, не 
выпали на посадке или, еще хуже, не заскользили вперед.

Как это сделать, я пока не представляю, понимая, однако, всю опасность задачи, 
на которую обрекаю радистов. Но Чернов и Неженцев уже работали в бомболюках, 
чувствуя всем телом, что значит не удержаться на руках или оступиться, цепляясь,
 сползая и карабкаясь на отвесных конструкциях под ледяным воздушным свищем, 
проникавшим в люки, как осознавали и то, чем неминуемо закончится посадка, если 
бомбы не будут закреплены. Не покидать же машину – целую и новую – из-за 
какого-то троса, зажатого в кинематике управления бомболюками...

В ход пошли срезанные ножами стропы самолетных чехлов, тросы, оказавшиеся в 
инструментальном ящике, пригодились и солдатские ремни. У бомб на весу орудовал 
Неженцев. Чернов его подстраховывал, держа на привязи. Бомбы Алексей не только 
закрепил, но и укутал чехлами, чтобы они не стучали друг о друга и не были так 
скользки на голой дюрали. Он сделал все, что мог, и доложил как полагается. 
Удержится ли все это при приземлении?... Нужно сесть как можно мягче, но это не 
всегда удается и от старания не зависит – я каждый раз стараюсь. А тут новое 
«утешение»: дома не принимают, аэродром закрыт туманом, и нам дали команду идти 
на запасной. На всякий случай, через Чернова, предупреждаю этот самый запасной 
– Раменское, мол, в люках сорвавшиеся с замков бомбы, обозначаю себя миганием 
бортовых огней и ракетами.

То ли всех успели посадить, то ли разогнали по зонам и другим аэродромам, но на 
посадке нам никто не мешал. Радисты были у бомб, удерживая их за лямки и шлейки.
 Посадка удалась. Машина катилась плавно и долго, к тормозным педалям еле 
прикасался. В конце пробега, когда скорость угасла, я отвернул вправо, чтобы не 
мешать посадке, прокатился в удаленное место и остановил машину.

К самолету спешили оружейники: начиналась их «партия». Курить я увел экипаж 
подальше.

Невыносимы были эти запасные аэродромы. Но куда деваться? Наш, пойменный 
серпуховский, под самое утро, к возвращению экипажей, чаще других выходил из 
строя, заливаясь выползавшим с Оки туманом. А другой раз вдруг налетят немцы, 
набросают «лягушек», поковыряют посадочную полосу, и опять с аэродрома летят 
красные ракеты, отстукивают радиограммы, угоняя всех к соседям. Возвращались мы 
к себе в лучшем случае к середине дня, а то и под вечер, а к ночи – снова на 
боевое задание. На запасных точках народу скапливалось великое множество, и в 
этой толчее – ни отдохнуть, ни поесть толком. Да еще над этим скопищем 
промышляла немецкая авиация. Крупными группами налетать опасалась, побаиваясь 
московской ПВО, а больше пиратствовала в одиночку. Видно, запомнился им тот 
визит, когда, немного опоздав к нашему взлету на бомбардировку фашистского 
штаба в Полтаве (где, к слову, по изрядно устаревшим данным, будто бы еще сидел 
сам Гитлер), они на вечерней зорьке нагрянули к нам двенадцатью 
«Хейнкелями-111» и, беспорядочно пробомбив опустевший аэродром, добрались к 
своим только вшестером. Одного срезали зенитчики с аэродрома, другого снес 
неведомо откуда появившийся «ишачок», еще четырех сняли при отходе 
крупнокалиберные пушки ПВО Москвы. В масштабах таких потерь успех немецкого 
налета выглядел неброско: погибло два техника, еще один был ранен, в соседней 
деревне убили прохожего, на стоянке истребительной эскадрильи повредили