информация с КП корпуса. А полеты шли почти круглосуточно – одни их заканчивали,
 другие начинали. Конечно, везде работали командиры полков и дивизий, офицеры в 
летном деле опытные, ответственные и, в общем-то, надежные, но кого они 
выпускали в воздух, это мне, кроме формальных данных, знать было не дано. А 
может, и не нужно? Корпус – это иная, более высокая горизонталь командной 
структуры, с которой все должно быть видно широко, но не в деталях. А между тем,
 как я убеждался, кое-кто из полковых командиров, не говоря уже о дивизионных, 
предпочитал в таком тонком деле, как летная подготовка экипажей, больше 
командовать и распоряжаться, чем учить и обучать, поскольку и сами не очень 
владели методикой летного обучения. Это были прекрасные боевые летчики, но не 
всем дано стать инструкторами в профессиональном смысле слова, хотя с 
инструкторского сиденья они-то умели летать ничуть не хуже, чем с командирского.
 Вместе с тем строевой полк – это не только боевая тактическая единица, но 
вечная школа летной выучки и совершенствования. Его командир должен обладать 
скорее задатками педагога, чем манерами администратора.

В ту же зиму в корпусе дуплетом в двух полках произошло по авиакатастрофе, 
впервые в командирской жизни задевшие мой личный служебный долг. И там, и там в 
непосильных ночных погодных условиях в воздухе оказались молодые, слабо 
натренированные летчики.

Разбирательство было тяжелым. Руководил им примчавший из Москвы маршал Судец, 
на завершении учинивший крутую расправу с теми, кто так легкомысленно выпустил 
тех летчиков в полет. Но это так, вдогонку. Жизнь двенадцати молодым и крепким 
парням не вернешь. Не было бы следующих...

Не от маршальских экзекуций, конечно, но летные происшествия длительное время 
не проявлялись. Со многим пришлось разбираться, поправлять и переделывать, 
прежде чем плановая работа вновь вошла в свои берега.

Николай Сергеевич работал спокойно, но предчувствия его не подвели. Уже катило 
лето, когда однажды он резким – по селектору – «Зайдите!» вызвал меня к себе. В 
кабинете был один, но на лице осела печать беспокойства – видно, только что 
закончил какой-то неприятный телефонный разговор. С него он и начал, сообщив, 
что ему предложили новую должность командующего авиацией в Арктике, а меня 
собираются назначить на его место. При громком звучании предложенная Николаю 
Сергеевичу должность была, мягко говоря, не выше той, которую он занимал сейчас,
 да и по другим, домашним, мотивам этому, уже немолодому человеку, я чувствовал,
 не хотелось разрушать привычный, хорошо настроенный на долгие, если не на 
конечные, годы уклад своей семейной жизни.

– А вы пришли сюда совсем недавно, – продолжал он, – опыта работы в корпусе еще 
нет, спешить некуда, а должность эта от вас никуда не уйдет. Вы должны 
отказаться от предложения.

Все это выглядело крайне нелепо. Никто со мной не говорил о новой должности, а 
командир уже требовал от нее отказаться. Если бы мне предстояло, чтоб не стоять 
поперек судьбы Николая Сергеевича, сейчас же уехать в любое другое место, я, не 
задумываясь, тотчас исчез бы с его поля зрения, но ситуация складывалась иначе. 
Командир ждал моего ответа.

– Мне нечем возвратить вашим аргументам, касающимся оценки моей службы, как 
командир все решаете вы. Я не жду никаких назначений и не напрашиваюсь на новую 
должность – такие претензии унизительны и недостойны офицера. Но если станет об 
этом вопрос, я, как военный человек, отказываться от нового назначения не 
должен и потому не буду.

Тираду я произнес спокойно и твердо, ибо именно так понимал принципы служебных 
передвижек.

На другой день, оставив меня «на хозяйстве», Николай Сергеевич по вызову улетел 
в Москву, а к позднему вечеру на аэродроме бывшей «моей дивизии», приземлился 
заместитель командующего Дальней авиацией Г. А. Чучев, предварительно вызвав к 
себе и меня. Генерал-полковник авиации Григорий Алексеевич Чучев был 
по-армейски строг, подчеркнуто пунктуален, обладал железной логикой, 
здравомыслием и в самых, казалось, неразрешимых делах всегда находил простые и 
ясные решения. Семью годами раньше, будучи командующим нашей воздушной армией, 
именно он уговорил Главного маршала авиации А. А. Новикова направить меня в 
Академию Генерального штаба. Жесткий, порою излишне крутоват в отношениях с 
ближайшим окружением, Григорий Алексеевич всегда относился ко мне очень 
спокойно, с доброй душой, но на этот раз встретил хмуро, был неразговорчив и в 
штабе неожиданно и резко потребовал от меня доклада о положении дел в корпусе. 
Слушал сосредоточенно, молча. Задал несколько, казалось бы, не имеющих к делу 
вопросов. Но и они не навели меня на догадки относительно цели его прилета. 
Неужто замышляют объявить тревогу? Обычно московские начальники с этого и 
начинают – с разговоров, заслушиваний, а потом, в самый неподходящий момент раз 
– и сигнал.

Но уже совсем к ночи, в неторопливом пешем пути к гостинице, куда мы 
отправились вдвоем, он вдруг после долгого молчания заговорил укоризненным