Никто не нарушил своих обязательств. И однажды, спустя лето, монтажники назвали 
мне день и час, когда городок навсегда будет включен в киевскую сеть.

В тот вечер в новом Доме офицеров шел эстрадный концерт. Я был в зале и 
тревожно посматривал на часы. Приближалась та вожделенная минута, черта во 
времени, когда должно произойти грандиозное, пусть всего лишь в масштабах 
гарнизона, многими годами выстраданное свершение.

Все шло по графику. В условленную минуту свет погас. И сразу же послышался 
знакомый ропот, зал загудел, по рядам прокатился шум недовольства, на 
полуслове-полуноте оборвались звуки концерта. Мой крепкий голос все знали 
хорошо, и, когда в кромешной тьме я громко произнес, преодолев клокотавший гул: 
«Товарищи!» – наступила тишина.

– Товарищи, – продолжал я, – в эту минуту наш городок подключается к 
постоянному электропитанию от киевской стационарной сети. Вот-вот во всем 
городке появится магистральный свет и больше никогда отключаться не будет.

Зал разом выплеснул радостные возгласы, зарукоплескал и вдруг затих, как в 
преддверии чуда.

Прошло еще несколько томительных минут ожидания. И когда вдруг во всех 
включенных для этого случая бра и люстрах вспыхнул ровный ослепительный свет, 
неудержимый взрыв ликования заполнил все пространство концертного зала, 
обрушился на стены и, кажется, проник сквозь них, покатился за их пределами. 
Зал бушевал еще долго и, чтоб дослушать прерванный концерт, успокоился нескоро.

Городок все же преображался. Обрастал домами, хозяйственными постройками, 
зеленел. Появилась новая, современной постройки школа, профилакторий летного 
состава. Улицы городка осветились, покрылись асфальтом. Наладилось и автобусное 
сообщение с ближайшими городами, а деревенский базар, вплотную примыкавший к 
городку, подкупал и своим изобилием, и сравнительной доступностью цен. Из 
дивизии никто никуда не собирался удирать, как это было совсем недавно, хотя 
все еще не хватало жилья и вытащить всех из деревни в городок не удавалось, как 
не удалось это никому, кто командирствовал там после меня.

Полки держались на хорошем уровне, и все чаще инверсионные следы наших кораблей 
резали небо у полюса, над Чукоткой, над нейтральными водами Норвежского моря и 
Северной Атлантики. Иногда к самолетным бортам причаливали натовские 
истребители. Пройдутся рядом, пощелкают фотоаппаратами, заглянут под брюхо, 
повисят в стороне, пока керосина хватает, и отвалят. А иной на прощание 
«сделает ручкой» и улыбнется.

Немало снимков и фильмов привозили и наши экипажи. Отдельные «официальные» лица 
весьма настороженно относились к натовским улыбкам и приветственным жестам, 
запечатленным на фото, не без основания полагая, что они не остались без такой 
же ответной реакции со стороны наших летчиков, в чем усматривалась утрата 
должного уровня бдительности и недостаточно воспитанная ненависть к мировому 
империализму. И было невдомек, что ненависть, над воспитанием которой так 
усердно работали «профессиональные патриоты», абстрактно, сама по себе, в душе 
нормального человека поселиться не может, ибо она рождается только из любви – 
любви к отечеству, к своему народу, к жизни, к семье, наконец. В душе патриота 
живут добро и любовь, а не зло и ненависть.

Иногда нам выпадали «особые» задания.

В дни работы крупных всеармейских конференций – то партийных, то комсомольских 
– один из полков запускался на Северный полюс, и именно оттуда, с полюса, в 
строго установленное по регламенту конференции время, но будто невзначай, 
летела приветственная радиограмма от летчиков Дальней авиации. Она с митинговым 
энтузиазмом возглашалась делегатам, те восторженно били в ладоши, а «режиссеры» 
этого спектакля сияли от произведенного эффекта.

Но, даже участвуя в этих политических шоу, мы летали не впустую. Отрезки наших 
маршрутов не только в средних широтах, но и за полярным кругом прокладывались 
через полигоны, где нам удавалось за один полет отбомбиться по нескольким 
радиолокационным целям. Позже, когда появились ракеты, их условные пуски в тех 
районах отрабатывались с еще большей интенсивностью.

Арктика не была голой и безмолвной. На побережье и на островах работала сеть 
радиостанций, возникали новые аэродромы – одни с мощным бетонным покрытием, 
другие – на укатанном грунте, тундровые. Были и ледовые. Однажды, когда я 
оказался на арктическом аэродроме, командующий авиацией в Арктике генерал 
Леонид Денисович Рейно предложил мне осмотреть ледовое поле у прибрежья моря 
Лаптевых. Мы сели в транспортный самолет и вскоре были на месте.

Приводная радиостанция, стартовый командный пункт, разметка ВПП в черных 
полотнищах – все как на настоящих аэродромах. И бесконечная ледяная даль. Я 
прошелся вдоль разметок по посадочной полосе, присматриваясь ко льду и 
постукивая о него ногами, будто под ударами унтов могла пошевелиться эта