для нас «изуверскую» кару. И вдруг его как осенило. Он весь загорелся и, 
треснув кулаком по столу, выпалил как приговор:

– Водки им не давать!

Мы чуть не прыснули от неожиданности такого решения. Давясь от смеха и пряча 
лица, отвернулись к стенам все остальные.

Наконец, мы смогли доложить и о выполнении задания. Доклад Максима о взрывах в 
мостовых фермах и повреждении моста вызвал у Александра Ивановича ехидный 
смешок:

– Он еще мост разбил! Тому мосту дивизии мало, чтоб завалить его. Да и не ты 
один бомбы бросал туда.

Да, мост коварнейшая штука. Его можно засыпать бомбами, а он, пропуская их 
сквозь сплетение ферм, от взрывов будет только подрагивать, но останется 
целехоньким. И неманский бомбила целая группа и, вероятно, изрядно подослабила 
его, но из точной серии Максима, может, только одна-две, от силы три бомбы, 
удачно взорванные в расшатанных узлах мостовых соединений, могли решить дело. 
Как говорят, ранят все, убивает последний. А командиру подай документ – доклады 
на веру не берутся. Выручил Лунев. В ту ночь он привез прекрасные снимки, на 
которых разрушение моста было вполне очевидным. Это Александра Ивановича 
несколько смягчило. «Приговор» он не отменил, но злиться перестал, и добрые 
отношения, действовавшие прежде, установились снова.

Случилась как-то у нас и житейская драма. Все мы люди-человеки и живем по 
привычным нормам человеческого бытия даже на войне.

В один из жарких дней того же августа, по случаю непогоды в районе 
предполагавшихся действий, еще с утра полку был дан отбой боевым полетам. Я 
оставался за командира, поскольку Шапошников уехал в штаб дивизии, и полку не 
докучал, дав всем спокойно отдохнуть. А накануне, после вынужденной посадки 
где-то за линией фронта и долгого безвестия, к нам вернулся молодой, но крепкий 
и уже многоопытный летчик Николай Перышков. Встреча была радостной, и под вечер 
его друзья и сверстники собрались за столом, чтоб отпраздновать это, в общем-то,
 не такое уж рядовое событие, поскольку не каждому удается вернуться с той 
стороны, как и с того света.

В разгар застолья, когда мимо распахнутого окна проходил полковой замполит 
Гулиев, ребята его окликнули, пригласили к себе, и он с радостью присоединился 
к молодой пилотской компании. Вскоре, после винца, разговор пошел оживленнее, и 
какой-то чертенок вдруг зацепил Гулиева за самую душу:

– А чего это вы, товарищ подполковник, на боевые задания не летаете?

Тот закипятился, стал уверять, что ему вечно мешает старшее политотдельское 
начальство и что на задание он пойдет непременно – не сегодня, так завтра.

Сергей Гулиев был опытным летчиком, но во фронтовом небе не бывал и, придя в 
полк, не сразу попросил меня восстановить его технику пилотирования, а там и 
подготовить к боевым действиям. Я понимал, как неловко он должен себя 
чувствовать, «вдохновляя» на подвиги боевой летный состав, отсиживаясь при этом 
на земле. Дневную программу я отработал с ним со всей возможной 
обстоятельностью и, дав хорошенько потренироваться самостоятельно, перешел на 
ночь. Летал он вполне прилично, но, когда дело подошло к финалу, стал 
пропускать ночь за ночью, утрачивая все наверстанное. Проходила неделя, вторая 
– для него это много, – и все повторялось сначала. Так проскользил он два или 
три захода, ссылаясь на свою замполитскую занятость, но на задание так и не 
вышел.

Теперь за свою непоследовательность Сергей расплачивался неприятными минутами 
спасения своей репутации в веселом застолье молодых боевых летчиков.

Кто-то поддел самолюбие горца еще безжалостней:

– Может, вы, товарищ подполковник, побаиваетесь летать к фашистам? Так вы не 
бойтесь. Сходите туда разок, и все пойдет как надо. Привыкнете!

Джигит этого не вынес:

– Ах, побаиваюсь? Ну, ладно...

Он вылетел из-за стола и, хлопнув дверью, исчез. Я был в штабе, когда над 
крышей прорычал резкий и короткий звук пролетевшего самолета. Выскочив вместе с 
другими на крыльцо, я только успевал поворачивать голову то влево, то вправо, 
где носился над садами и хатами «Ил-четвертый». Кто это? Начальник штаба 
Аркадий Федорович Рытко уже звонил на аэродром, но дежурный наряд ничего толком 
доложить не мог. Наконец прояснилось: Гулиев! Примчав на аэродром и застав на 
стоянках единственного механика, возившегося у своего самолета, он послал его в