приблудный беженец из Львова Арон лихо бацал довоенные джазовые ритмы. Даже 
московский залетный гость Зуенков, не на шутку взыграв и на минуту утратив 
столичный флер, попробовал свое «бельканто» на какой-то оперной арии.

Разошлись на тихом, залитом солнцем рассвете.

Под вечер я снова был на аэродроме в готовности лететь на новое задание. Рядом 
с КП в своем «виллисе» полулежал, подремывая на заходящем солнышке, командир 
полка. Приоткрыв один глаз, он с некоторой иронией, меня насторожившей, эдак с 
ленцой и нарочитой дурашливостью в голосе спросил:

– Не на войну ли собрался?

В интонации явно звучал какой-то подвох, но, не догадываясь о его сути и 
пытаясь попасть в предложенный мне тон, я ответил вполне соотносительно, что да,
 мол, на оную.

– Так не велено пущать.

– Как это не велено? – не понял я.

– А вот так. Стало быть, бери машину и вози молодых.

– Это только на сегодня?

– Нет, это, брат, навсегда.

– Такого быть не может, – начал я потихоньку вскипать, еще ничего не понимая. – 
Ну почему вы так решили?

– Да нет, дорогой, не я. Звонил Тихонов, говорит – команда свыше.

Комдив был еще в своем штабе. Александр Иванович уступил мне «виллис», и я 
помчал в город.

– Ты, паря, уразумей, – Василий Гаврилович любил иногда сверкнуть стилизованным 
под своих енисейских земляков, простонародным говорком, – указания пришли от 
командующего АДД: «Хватит ему летать на боевые задания, пускай молодых готовит».
 Вот и исполняй.

Так ли все это было на самом деле или сам Василий Гаврилович учинил отлучение – 
попробуй разберись.

Но через 30 лет, когда в просторном загородном зале старая гвардия АДД за 
торжественным застольем отмечала семидесятилетие Александра Евгеньевича 
Голованова, я, стоя с рюмкой в руке и произнося юбилейную речь, вспомнил тот 
надолго застрявший во мне вопрос и спросил: могло ли так быть? На что Александр 
Евгеньевич тут же ответил:

– Это коснулось не только вас. Война шла к концу, нужно было думать о 
послевоенном развитии АДД и уже беречь боевые командирские кадры.

Да, в тот год многим налетавшимся и уцелевшим молодым командирам был обрезан 
счет боевых вылетов, тем более что летными экипажами мы уже не бедствовали. 
Теперь я знал, что именно Голованов еще за год до окончания войны не только 
размышлял о послевоенной судьбе АДД, но и готовил ее опору.

С того дня и до конца войны мне удалось выпросить у Александра Ивановича «под 
личную ответственность» всего шесть боевых полетов и один сверх того нагло 
«украсть», слетав на задание вопреки командирской воле.

Моим уделом прочно стала инструкторская работа, да иногда, как разминка, 
разлеты по самым разным неожиданностям: то выручить кого-то после вынужденной 
посадки, то разведать внезапно наползавшую непогоду, то облетать подозрительный 
самолет. Но еще больше я отстаивался на старте, у «Т», наблюдая за 
тренировочными полетами уже самостоятельно летавших лейтенантов и, конечно, 
выпуская экипажи полка на боевые задания, а потом ожидая их возвращения, чтобы 
принять на посадке. Постепенно входила в практику, по законам и нормативам 
довоенного времени, регулярная проверка техники пилотирования и боевого состава 
летчиков. Это тоже стало моей заботой.

А фронт уходил все дальше на запад. Нужно было и нам подтягиваться. Цели лежали 
в каких-то десятках минут от линии соприкосновения, а путь к ним шел по нашей 
территории часами. Прыжок на очередной аэродром был не бог весть каким – всего 
километров на двести, к Бышеву, западнее Киева. Обыкновенная полевая площадка 
на черноземе. Слабенький, с тощей травкой, раскисавший под дождями грунт, но 
пока держалась сухая, горячая погода, летать с него ничто не мешало.

Тут один за другим начинали свой счет боевых полетов самые молодые экипажи. Они 
отчаянно рвались в бой и страшно гордились своей причастностью к фронтовому