одного, еще хранящего признаки сообразительного человека, который бросился бы 
на помощь тяжелому самолету, терпящему бедствие, зажег бы пару огоньков, не 
говорю уж, включил бы посадочные прожектора. Пустое! Мы уже влетели в опасную 
зону исхода полета. До другого аэродрома нам не дойти, да и где он? Дежурят ли 
там? Может, и те закрыты, как этот? Высота осела до тысячи метров. Еще немного, 
и поздно будет бросать машину. Но самолет-то новенький, целехонек! Куда 
деваться? Было состояние жуткого отчаяния...

Южная безлунная ночь – черная и непроглядная. Я наугад отошел северо-восточнее 
километров на тридцать и, полагая, что здесь должна быть степная равнина, решил 
садиться. На колеса – слишком опасно: любое препятствие – верная гибель. 
Выбросить всех, а самому попробовать?

– Петя, – говорю, – набирай в карманы и за пазуху побольше белых и немного 
красных ракет и давай на землю. Попадешь на ровное место – сигналь белыми и 
подсвечивай посадку, коряво будет – пускай красные.

Радистам мало что угрожало, и я их пока оставил с собой – выпрыгнуть всегда 
успеют.

Архипов сработал предельно четко. Я прохожу по кругу и жду сигналов. Наконец – 
белая. Опять белая. Это он осматривает местность. Потом еще – белая, белая, 
белая... Убираю газ, делаю заход, включаю фару и, не выпуская шасси, 
прицеливаюсь к Пете. Фара выхватывает ровные зеленые всходы, скользит по ним. 
Выравниваю пониже, и самолет несется к Петру, под его ракеты, вот-вот 
намереваясь коснуться земли, но вдруг в луче фары, наперерез, возникает – Петя 
видеть его не мог – заросший, вровень с посевами овражек. Елки-палки! – как раз 
на предстоящем месте приземления. К счастью, я не успел еще выключить правый 
мотор и резко – на секунду – дав ему, взревевшему как от боли, полный газ, 
перескакиваю чертов овражек и теперь, уже не чувствуя света ракет, на исходе 
посадочной скорости, выключаю зажигание и черпаю брюхом еще мягкое поросшее 
поле. Торможение гулкое, резкое, короткое вдруг обрывается полной тишиной. 
Вылетаем из кабин, светим фонариками: погнуты винты, помяты нижние капоты 
моторов и гондол шасси. Летать еще будет! Хорошо, что не сел на колеса, попал 
бы в овражек – там и горел бы.

На первой зорьке осмотрел округу – впереди ровное поле, вдали чернеет лесок. 
Значит, и взлететь удастся.

Мы с Петром отправились в Новый Буг, вышли на дорогу и на попутной машине (кто 
откажет летчикам в услуге?) добрались до гарнизона. Нужно было обо всем 
случившемся доложить своему командиру и поговорить с местными начальниками.

Оказывается, в начале ночи их отбомбили немцы, и, не имея зенитного прикрытия, 
аэродром спасался только темнотой, поскольку истребители, сидевшие на нем, 
ночью летать не умели. А нас, несмотря на сигналы «я свой», красные ракеты и 
совершенно очевидное поведение терпящего бедствие самолета, зачли по разряду 
«фашистских стервятников» – так им было, не поднимая головы, считать удобнее, 
меньше мороки, никаких забот. На большее ни мозги, ни душа не поворачивались. 
Хорошо, что не было у них зениток, а то бы еще и срубили.

Идиотское отношение к делу, своеволие и безответственность были нормой 
служебной деятельности неистребимого племени чиновников в неразберихе войны. 
Сколько из-за этого было погублено машин и жизней! Все списано – война! Никто 
из новобугских начальников за нашу посадку на фюзеляж не получил по шее. 
Дурачками прикинулись. А сидели эти ленивые чинуши фактически в тылу, числясь 
на фронте, но и на шаг к нему не приближаясь. Что с того, что я наругался? Как 
с гуся вода.

К вечеру за нами пришел транспортный самолет «Си-47», доставил техсостав, 
инструмент, приспособления для подъема самолета. Пришлось менять и моторы. 
Через месяц, взлетев прямо с места, я перегнал машину в Прилуки, и она еще 
долго ходила на боевые задания.

Днепропетровск освободили от фашистов еще в октябре сорок третьего года, но я 
долго ничего не знал ни о матери, ни об отце. Не знали ничего и они обо мне, 
пока давний друг отца не принес ему какой-то журнал с моим портретом при 
Золотой Звезде. Тогда отец решился написать в Москву своему брату Федору, 
расспросить обо мне. Федя ему ответил, а мне сообщил новый адрес моих родных. 
Переписка наладилась. Я помог им деньгами, аттестатом, но так хотелось на них 
взглянуть – Днепропетровск ведь совсем рядом. Комдив Василий Гаврилович однажды,
 в конце мая, направляя в командировку на юг свой «Си-47», сказал мне:

– Садись. По пути он высадит тебя в Днепропетровске, а через день я пришлю за 
тобой «Ил-4».

Радости моей не было предела. Два дня мы с отцом и матерью не отходили друг от 
друга. Бед нахватались они изрядно, но были живы и здоровы, а вот боль за 
судьбу моего младшего брата, Жеку, не спадала. Перед бегством из 
Днепропетровска немцы угнали его в Германию. С тех пор – никаких вестей. Но в