координацию 
разведывательной работы осуществляли вначале Молотов, затем Голиков, а в конце 
войны – Берия. Кроме того, с началом боевых действий в каждом разведуправлении 
были созданы отделы по обработке и анализу ценных сведений, что в значительной 
мере облегчало задачу Ставки при принятии решений.

В начале войны мы испытывали острую нехватку в квалифицированных кадрах. Я и 
Эйтингон предложили, чтобы из тюрем были освобождены бывшие сотрудники разведки 
и госбезопасности. Циничность Берии и простота в решении людских судеб ясно 
проявились в его реакции на наше предложение. Берию совершенно не интересовало, 
виновны или невиновны те, кого мы рекомендовали для работы. Он задал 
один-единственный вопрос:

– Вы уверены, что они нам нужны?

– Совершенно уверен, – ответил я.

– Тогда свяжитесь с Кобуловым, пусть освободит. И немедленно их используйте.

Я получил для просмотра дела запрошенных мною людей. Из них следовало, что все 
были арестованы по инициативе и прямому приказу высшего руководства – Сталина и 
Молотова. К несчастью, Шпигельглаз, Карин, Мали и другие разведчики к этому 
времени были уже расстреляны.

После освобождения некоторые мои близкие друзья оказались без жилья в Москве: 
их семьи были выселены из столицы. Все они поселились у меня на квартире, на 
улице Горького, в доме, где находился спортивный магазин «Динамо». Этажом выше 
была квартира Меркулова, первого заместителя Берии, который иногда спускался ко 
мне, если надо было обсудить что-нибудь срочное. Обе наши квартиры 
использовались также как явочные для встреч с иностранными дипломатами. 
Случилось так, что Меркулов позвонил мне как раз в тот момент, когда в гостиной 
сидели мои постояльцы, и, поскольку он собирался зайти, чтобы поговорить о 
неотложных делах, пришлось спрятать их в спальне, чтобы избежать встречи 
наркома с недавно выпущенными на свободу бывшими «преступниками».

Из четырех друзей, живших у меня на квартире, очень опытным сотрудником был 
Каминский – он оставался у меня до тех пор, пока его не послали в Житомир, в 
тыл к немцам. В пенсне и костюме-тройке Каминский напоминал типичного 
французского бизнесмена. Провожая его, моя жена не смогла сдержать слез. Сам 
Каминский излучал оптимизм. По его словам, он по-настоящему счастлив, что его 
снова привлекли к работе. Перемежая свою речь французскими анекдотами, чтобы 
немного успокоить мою жену, Каминский говорил, что для него это большая удача, 
даже если ему и суждено умереть. Его выдали сразу же после приземления в 
Житомире. Это сделал священник, агент местного НКВД, который к этому времени 
уже сотрудничал с гестапо. Каминский сразу почувствовал засаду, устроенную на 
явочной квартире, и застрелился. О его судьбе мы узнали через три или четыре 
месяца. Все, кто находился рядом с ним, были блокированы и убиты в перестрелке. 
Другие чекисты, освобожденные из тюрьмы и ранее уволенные, приступили к работе 
в органах, но с понижением в должности. Большинство из них были засланы во 
главе спецгрупп в тыл к немцам. Часть из них погибла, но некоторые – Медведев и 
Прокопюк – получили звание Героя Советского Союза за успешные партизанские 
операции в тылу у немцев.

Репрессии 1938—1939 годов многому меня научили: я не был теперь настолько 
наивен, чтобы подписывать документы на реабилитацию своих друзей, освобожденных 
из тюрьмы в 1941 году. Моя репутация уже была «подмочена связью с этими людьми»,
 арестованными как враги народа. Для того чтобы их реабилитация выглядела 
объективно оправданной, я попросил Фитина подписать документы, необходимые для 
возвращения в строй людей, особенно близких мне. Это оказалось дальновидным 
шагом: в 1946 и 1953 годах, когда меня обвиняли в том, что я способствовал 
освобождению своих друзей, являвшихся врагами народа, я имел возможность 
сослаться на подпись Фитина. В судьбе Серебрянского мое ходатайство о его 
восстановлении в партии в 1941 году сыграло роковую роль: в 1953 году его 
обвинили в том, что он избежал высшей меры наказания только благодаря 
заступничеству такого изменника, как я. Он умер в тюрьме на допросе у 
следователя Цареградского в 1956 году.

26 июня 1941 года я получил еще одно назначение на должность заместителя 
начальника штаба НКВД по борьбе с немецкими парашютными десантами. В 1942 году 
под мое начало было передано отборное подразделение десантников. Им была 
придана эскадрилья транспортных самолетов и бомбардировщиков дальнего действия. 
На протяжении всей войны мы поддерживали тесное сотрудничество с командующим 
авиацией дальнего действия маршалом Головановым, близким другом Эйтингона по 
военной академии.

Ситуация на фронте после вторжения немцев складывалась, как известно, 
трагически. Мощь германской танковой армады превосходила все наши 
предварительные данные. Масштабы поражения Красной Армии в Прибалтике, 
Белоруссии и на Украине ошеломляли. До августа мы предприняли несколько 
диверсионных операци